Гин/Гриммджо

[Aelen]

Взято с блич-марафона


Автор: ulfhedhnar
Пейринг: Ичимару Гин/Гриммджо Джагерджек
Слово: мода
Рейтинг: PG-13
Жанр: стёб
От автора: ну... неужели вам неинтересно, почему арранкары так странно выглядят?_)

Когда Айзен только начинал планировать своё житие-бытие в Хуэко Мундо, ещё будучи вне всяких подозрений и практически не имея связей с Пустыми, перед ним стояла тьма теоретических проблем и одна весьма практическая. И носила последняя имя скучающего Ичимару Гина.
Конечно, Соуске никогда не сомневался в способностях шинигами развлечь себя самостоятельно. Именно это умение проявлялось у его бывшего фукутайчо больше всего, можно сказать, было доведено до совершенства. Но Гин любил отдыхать с размахом, а потому последствия его разрушительных забав могли быть… очень внушительными и нежелательными.
И пока теоретические проблемы превращались в практические и решались одной левой, за чем близилось начало действия плана, эта проблема не подавалась.
Но Айзен Соуске не был бы собой, если бы не справился с ней. И он придумал…

- Ммм… Загляденье! – Гин сдержано похихикивал, наблюдая за недоумением арранкара, разглядывающего себя в зеркало.
Сказать, что Долдони выглядел смешно, - не сказать ничего. Волосы торчат точно рога у быка, «камзол» настолько узок, что застегивается с трудом, пуговицы едва не отрываются, странный пояс повязан так, точно без него упадут штаны… Арранкар был в бешенстве, но встретив взгляд Ичимару-сама, понял, что спорить с ним – всё равно, что спорить с самой смертью.
Потому что пока, он никто!

Арранкар «рождался». Потом проходил через пару минут тщательного досмотра со стороны Повелителя и тщательную промывку мозгов и интеллекта от Тоусена-сама. А между этими двумя этапами стоял Ичимару Гин и его понимание современной моды.

Аароньеро недоуменно оглядел дамские оборочки своего белого «фрака» и хмыкнул. Ему-то, в принципе, было всё равно: едва он вышел из покоев Ичимару-сама, на двери которых красовалась табличка с надписью «Костюмерная», «предсмертный писк моды» сменился строгой формой шинигами, а колба – головой с достаточно приятным лицом. Арранкар очень любил тело Шибы Каена.

Заэль Аполло задумчиво запустил пальцы в волосы и пошебуршил новую розовую шевелюру.
- У Вас замечательный вкус, Ичимару-сама, - и он практически не врал. – Вот только… - тонкие пальцы элегантно сняли очки, - оправу придется перекрасить.
Гин согласно кивнул. Славный мальчик.

Казалось, чем-то испортить Ноитору уже невозможно: тощий, как лягушка, чернявый, с отвратительным разрезом глаз, волосами, которые постоянно кажутся немытыми, с непропорциональным телом… Но Айзен-сама едва успел подавить усмешку, когда арранкар продефилировал перед ним в новом костюме, поражавшем воротником, похожим на ложку.
Гин старался не скучать сам и не давал тосковать другим.

Улькиорра тихо поблагодарил Ичимару-сама.
Гин знал, что этот парень вытерпел бы любое издевательство, а потому штатный дизайнер и держатель пошивного цеха в Лас Ночес решил внести в внешность арранкара другие коррективы.
Шиффер, конечно, обладал безумной стойкостью духа, но когда раскаленный клинок чертил черные дорожки на его щеках, он всё же шипел через зубы.

Люппи взмахнул рукавом и, покачивая, бедрами обошёл вокруг своего самолично выбранного «бога и покровителя».
- Великолепно, - ухмыляется Гин, думая, что забыл нашить на спину верхней части костюма надпись «Занос 1 м».
Арранкар счастливо лыбится.

- Что. Это. Такое?! – поинтересовалась Халибел.
- Костюм, - удивленно приподнял бровь Ичимару-сама.
У него и в мыслях не было обижать красавицу своим выбором одежды. Он вообще считал ниже своего достоинства издеваться над внешним видом женщин.
- Да неужели! – она сложила руки под великолепной грудью шестого размера, которая при этом внушительно колыхнулась.
Гин сглотнул…
… и предпочел спуститься взглядом чуть ниже, на упругий смуглый животик… и поежился.
Халибел подумалось, что, может быть, всё это и не шутка.

Гриммджо нерешительно вертел в руках куртку и широкие хакама, тщательно ища подвох. Но подвоха видно не было…
«Пушной зверь», блюдя свою репутацию, подкрался незаметно…
- Нашел! – сообщил Ичимару-сама, прекращая рыться в ящике стола.
На длинном указательном пальце, браво указующим в потолок, как флагшток в небо, раскачивались какие-то голубые кружавчики.
Арранкар закашлялся.
А Гин, между тем, расправил свой трофей, обнаруживая соблазнительную ажурную подвязку.
- Нет! – запротестовал Джагерджек.
Ичимару-сама подошёл ближе… ещё ближе… совсем близко, заставляя арранкара упереться спиной в стену.
- Я знаю, что тебя не учили повиновению… - щелочки глаз исчезли ровно на полсекунды, обнажая ярко-красные зрачки. – Я научу.
Гриммджо едва подавил жалобный «мявк», рвавшийся наружу.
А Гин, между тем, вернул на место свой прищур, растянул улыбку ещё шире и вложил подвязку в ослабшую ладонь Гриммджо, зажимая её в кулак.
- Не беспокойся, об этом буду знать только я.

@темы: Гин/Гриммджо, Эспада, Яой, Гин, Фанфики

---

Гин/Гриммджо

[Aelen]

Взято с блич-марафона


Автор: ulfhedhnar
Пейринг: Ичимару Гин/Гриммджо Джагерджек
Слово: мода
Рейтинг: PG-13
Жанр: стёб
От автора: ну... неужели вам неинтересно, почему арранкары так странно выглядят?_)

Когда Айзен только начинал планировать своё житие-бытие в Хуэко Мундо, ещё будучи вне всяких подозрений и практически не имея связей с Пустыми, перед ним стояла тьма теоретических проблем и одна весьма практическая. И носила последняя имя скучающего Ичимару Гина.
Конечно, Соуске никогда не сомневался в способностях шинигами развлечь себя самостоятельно. Именно это умение проявлялось у его бывшего фукутайчо больше всего, можно сказать, было доведено до совершенства. Но Гин любил отдыхать с размахом, а потому последствия его разрушительных забав могли быть… очень внушительными и нежелательными.
И пока теоретические проблемы превращались в практические и решались одной левой, за чем близилось начало действия плана, эта проблема не подавалась.
Но Айзен Соуске не был бы собой, если бы не справился с ней. И он придумал…

- Ммм… Загляденье! – Гин сдержано похихикивал, наблюдая за недоумением арранкара, разглядывающего себя в зеркало.
Сказать, что Долдони выглядел смешно, - не сказать ничего. Волосы торчат точно рога у быка, «камзол» настолько узок, что застегивается с трудом, пуговицы едва не отрываются, странный пояс повязан так, точно без него упадут штаны… Арранкар был в бешенстве, но встретив взгляд Ичимару-сама, понял, что спорить с ним – всё равно, что спорить с самой смертью.
Потому что пока, он никто!

Арранкар «рождался». Потом проходил через пару минут тщательного досмотра со стороны Повелителя и тщательную промывку мозгов и интеллекта от Тоусена-сама. А между этими двумя этапами стоял Ичимару Гин и его понимание современной моды.

Аароньеро недоуменно оглядел дамские оборочки своего белого «фрака» и хмыкнул. Ему-то, в принципе, было всё равно: едва он вышел из покоев Ичимару-сама, на двери которых красовалась табличка с надписью «Костюмерная», «предсмертный писк моды» сменился строгой формой шинигами, а колба – головой с достаточно приятным лицом. Арранкар очень любил тело Шибы Каена.

Заэль Аполло задумчиво запустил пальцы в волосы и пошебуршил новую розовую шевелюру.
- У Вас замечательный вкус, Ичимару-сама, - и он практически не врал. – Вот только… - тонкие пальцы элегантно сняли очки, - оправу придется перекрасить.
Гин согласно кивнул. Славный мальчик.

Казалось, чем-то испортить Ноитору уже невозможно: тощий, как лягушка, чернявый, с отвратительным разрезом глаз, волосами, которые постоянно кажутся немытыми, с непропорциональным телом… Но Айзен-сама едва успел подавить усмешку, когда арранкар продефилировал перед ним в новом костюме, поражавшем воротником, похожим на ложку.
Гин старался не скучать сам и не давал тосковать другим.

Улькиорра тихо поблагодарил Ичимару-сама.
Гин знал, что этот парень вытерпел бы любое издевательство, а потому штатный дизайнер и держатель пошивного цеха в Лас Ночес решил внести в внешность арранкара другие коррективы.
Шиффер, конечно, обладал безумной стойкостью духа, но когда раскаленный клинок чертил черные дорожки на его щеках, он всё же шипел через зубы.

Люппи взмахнул рукавом и, покачивая, бедрами обошёл вокруг своего самолично выбранного «бога и покровителя».
- Великолепно, - ухмыляется Гин, думая, что забыл нашить на спину верхней части костюма надпись «Занос 1 м».
Арранкар счастливо лыбится.

- Что. Это. Такое?! – поинтересовалась Халибел.
- Костюм, - удивленно приподнял бровь Ичимару-сама.
У него и в мыслях не было обижать красавицу своим выбором одежды. Он вообще считал ниже своего достоинства издеваться над внешним видом женщин.
- Да неужели! – она сложила руки под великолепной грудью шестого размера, которая при этом внушительно колыхнулась.
Гин сглотнул…
… и предпочел спуститься взглядом чуть ниже, на упругий смуглый животик… и поежился.
Халибел подумалось, что, может быть, всё это и не шутка.

Гриммджо нерешительно вертел в руках куртку и широкие хакама, тщательно ища подвох. Но подвоха видно не было…
«Пушной зверь», блюдя свою репутацию, подкрался незаметно…
- Нашел! – сообщил Ичимару-сама, прекращая рыться в ящике стола.
На длинном указательном пальце, браво указующим в потолок, как флагшток в небо, раскачивались какие-то голубые кружавчики.
Арранкар закашлялся.
А Гин, между тем, расправил свой трофей, обнаруживая соблазнительную ажурную подвязку.
- Нет! – запротестовал Джагерджек.
Ичимару-сама подошёл ближе… ещё ближе… совсем близко, заставляя арранкара упереться спиной в стену.
- Я знаю, что тебя не учили повиновению… - щелочки глаз исчезли ровно на полсекунды, обнажая ярко-красные зрачки. – Я научу.
Гриммджо едва подавил жалобный «мявк», рвавшийся наружу.
А Гин, между тем, вернул на место свой прищур, растянул улыбку ещё шире и вложил подвязку в ослабшую ладонь Гриммджо, зажимая её в кулак.
- Не беспокойся, об этом буду знать только я.

@темы: Гин/Гриммджо, Эспада, Яой, Гин, Гриммджо, Фанфики

---

Гин/Гриммджо

[Aelen]

Ну что же...Первый вклад...Надеюсь,ещё не было...

Автор:  Eishi
название: Пойманный
пейринг: Гин/Гриммджо
рейтинг: PG максимум Гриммджо чертовски упрямый, знаете ли)
предупреждения: 1) оно странное. правда. И у меня к нему куча претензий, про которые я лучше промолчу.
2) вот так я пишу без беты, так что если найдете ошибки, заранее суман.
Питаю надежду, что, может быть, хоть кому-нибудь оно все-таки доставит извращенное удовольствие)

У Гриммджо гладкая, упругая кожа. Гин успевает скользнуть по его шее сухими пальцами, уходя в сторону, чтобы избежать прямого удара, и в следующий миг оказывается уже за спиной арранкара.
Гриммджо молниеносно разворачивается, но этого как всегда недостаточно. Гина не поймать одной лишь силой и ловкостью, увы. Нужно что-то еще; что-то, о чем Гриммджо не знает и даже не задумывается, если уж на то пошло. Его мир поделен пополам – на сильных и слабаков, и потому его так просто спровоцировать, голословно причислив к последним.
Гину нравится толкать Гриммджо к тонкой грани между яростью и безумием, наблюдать, как тот, балансируя, с избытком черпает и того, и другого, смешивает в дикий, бурлящий коктейль и выплескивает его весь без остатка. Гин не прочь разок глотнуть этой смеси. Почувствовать, как она, обжигая, катится по горлу и гонит по телу волну жара.
О, да, он совсем не против.
И все же… Какая тонкая игра и какое быстрое поражение. Чего-чего, а этого Гин от себя не ждал. И ведь даже свалить все не на кого: интерес – штука особая, он возникает и исчезает сам по себе, ему нельзя приказать или сманить на свою сторону. И это чертовски досадно.
Потому что Гриммджо победил, так ни разу и не достав противника в драке.
Потому что единственное, чему Гин не может сопротивляться, это такой вот интерес к жертве.
Это его слабость, он знает. Тонкая марионеточная ниточка, едва заметно выбившаяся из-под балахона кукловода. Гину просто везет, что пока еще не нашелся человек, сумевший ее разглядеть, а иначе прощай, темное уютное закулисье, и здравствуй, театральные подмостки в обличающем свете софитов. Если Гин и молился когда-нибудь, то лишь о том, чтобы никогда такого человека не встретить.
Он делает быстрый шаг навстречу Гриммджо и, схватив его за локоть, дергает на себя. Кожа у того горячая, как нагретые солнцем крыши Сейретей. Гину кажется, что этот жар течет по его пальцам, лижет ладонь, ползет по запястью. Гриммджо рычит – низкий, рокочущий в глотке яростный звук, от которого мороз по спине, но Гин лишь крепче сжимает чужую руку, не собираясь отпускать.
У кукловодов цепкие пальцы, Гриммджо, разве ты не знал?
- Катись к черту!
Маска Пустого щелкает клыками в опасной близости от шеи Гина.
С бунтующей марионеткой всегда интереснее, чем с прочими: она рычит на хозяина со сцены, кидает злобные взгляды во тьму, откуда тянутся проклятые нити, рвется туда, как одержимая. Ну разве не прелесть?
Очередной рывок в надежде освободиться все только усложняет: резко отпуская локоть Гриммджо, Гин толкает его в грудь, заставляя машинально взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие, а затем вновь оказывается рядом.
Протянуть руку помощи падающему? О, конечно, с удовольствием. Скажем, схватить ее и заломить за спину, пока Гриммджо не в состоянии сопротивляться. Пускай он не может уследить за движениями Гина, но вот оценить результат вполне способен. И следует признать, что прокатившийся по коридорам рык загнанного в западню зверя стоил того, чтобы потратить на Гриммджо столько времени.
- А в сонидо тебе бы надо еще попрактиковаться, - улыбается Гин.
- Какого?!...
Гриммджо пытается вывернуться и тут же яростно шипит: с заломленной рукой особо не дернешься – каждое движение отдается в плече такой болью, будто под лопатку вогнали раскаленный металлический прут. Другой бы выл на его месте – Гриммджо только шипит. Зато как! Столько бешенства и ненависти не в каждом рыке услышишь.
- Ну как же? А вдруг противник вот так тебя скрутит? Мало ли что потом с тобой можно сделать в таком положении, - шепот Гина пробирается внутрь, заползает под кожу сотней стальных игл, парализует.
Гриммджо делает рывок вперед, неосознанно пытаясь уйти от прикосновений, от губ, едва не касающихся его уха, и застывает почти сразу с раскрытым в немом крике ртом. Упрямый. Рванись еще чуть сильней, и точно вывихнул бы себе руку. Никакого инстинкта самосохранения.
Гриммджо не признает хозяев и поражений. Коты, как известно, гуляют сами по себе.
Гин обреченно качает головой. Какой толк портить себе развлечение лишней кровью? Сломанные марионетки его не привлекают. Он ослабляет захват ровно настолько, чтобы Гриммджо оценил не столько его внезапное милосердие, сколько то, что при всем этом ни малейшего шанса освободиться у него все равно нет.
- Человеческое тело – вещь довольно хрупкая, особенно, если знаешь, куда надавить, - любезно сообщает Гин ему на ухо. - Так что советую тебе быть с ним поосторожней.
- Я в твоих советах не нуждаюсь.
Гин смеется – неприятным, царапающим слух смехом.
- Сколько раз я это слышал.
Прежде, чем Гриммджо понимает, что заломленная за спину рука свободна, он уже на полу – прижат склонившимся над ним Гином.
Пришпилен, как попавшийся мотылек.
Холод лезвия Шинсо, воткнутой в каменные плиты сквозь его дыру Пустого, парализует ничуть не хуже вкрадчивого шепота ее хозяина:
- Может быть, теперь ты меня, наконец, выслушаешь?
Ладонь Гина опускается на бедро Гриммджо – тот слабо дергается, но на большее он сейчас не способен. Его пустота распята чужим занпакто. С таким же успехом Гин мог бы воткнуть Шинсо ему в горло. И он это, конечно, знает.
Скотина.
- Расскажешь мне что-нибудь новенькое про нашу главную головную боль? - усевшись Гриммджо на бедра, интересуется Гин будничным тоном. - Ну-ну, зачем же делать такое лицо? Я о Куросаки, конечно, о ком же еще? И да, я в курсе, что ты пинком под зад отправил к нему домой того Пустого. Соскучился?
Гину не нужен ответ, потому что смотреть на оскал Гриммджо уже само по себе удовольствие. В двойном объеме, кстати говоря, – осколок маски дает возможность оценить ту же мимику в более хищном варианте. Все-таки из всех арранкаров только Гриммджо – даже при всем его внешнем сходстве с человеком, почти идеальном, по мнению Гина, – в сущности, остался тем же зверем. Тело новое, а привычки – старые, кошачьи. Опасные такие привычки, особенно, чуть что, сразу выпускать когти.
Или драть в доме мебель.
Или рваться по весне якобы начистить кое-кому морду. А в мире живых сейчас, между прочим, март. Что взять с кошака?
- Ха! Докажи, - нагло бросает Гриммджо.
- О, да мы умнеем день ото дня, - насмешливо тянет Гин. Его ладонь медленно поднимается выше по бедру арранкара, пальцы едва касаются кожи. Гриммджо пытается втянуть живот, чтобы избежать прикосновений, но, разумеется, безрезультатно. - От бедняги уже и пепла не осталось, так что, полагаю, спросить у него не выйдет.
- Тогда отвали.
Гриммджо приподнимается на локтях – тяжело, будто сталкивая с себя придавившую его каменную глыбу. Гин чувствует, как ярится его ненависть – густая, бурлящая; как просачивается сквозь горячую кожу, как липнет к лежащей на животе Гриммджо ладони.
Она - единственное, что может заменить Гину жар солнца в холодных песках Уэко. И добровольно отдать это какому-то рыжему выскочке? Вот еще. Гин не делит своих марионеток ни с кем, и им следует об этом знать. От посланного Гриммджо в мир живых Пустого и впрямь уже не осталось даже пепла, но виной тому отнюдь не Куросаки.
Гин резко наклоняется вперед, прижимаясь лбом ко лбу Гриммджо.
- Забудь о нем, - Слова тягучие, как сладкий яд – Гин не считает нужным смягчать предупреждающие нотки. - С Куросаки разберутся без тебя.
Он держит затылок Гриммджо в паучьей хватке. Не отстраниться, не сбежать.
- А ты останешься здесь. И я уж найду, чем нам заняться, поверь. Времени у нас предостаточно.
Гриммджо хочет одного – свернуть мерзавцу шею, но все, что он может, это лишь давиться собственным яростным рыком, когда Гин проводит языком по сомкнутым клыкам на осколке его маски.

Ссылка,откуда стащено: http://www.diary.ru/~eishi/p52242109.htm

@темы: Эспада, Яой, Гин, Фанфики

---

Ноитора/Тесла, Ноитора/Заэль

[Нему-сама]

Зимние яблоки

Автор: Jasherk
Беты: Мурчик, Старфайер
Фандом: Блич

Пейринг: Нноитора/Тесла, Нноитора/Сзаэль (упоминается)

Рейтинг: R за жестокость
Содержание: в целом, херовая у Теслы жизнь.
Написано для: Amari-Sugizo.

Пожалуйста только живи
Ты же видишь я живу тобою
Моей огромной любви
Хватит нам двоим с головою
«Хочешь?» Земфира

Ноитора-сама бьет страшно.
К такой силе и такой злости (такой злости без какой-либо причины!) невозможно привыкнуть, сколько бы времени ты не проводил возле него.
Как собака после хорошего пинка, Тесла пролетает метров десять, потом катится кубарем до ближайшей стены. Внутри противно похрустывают сломанные кости. Изо рта выплескивается кровь, налипает на подбородок, пачкает белизну кителя.
- Пошел вон! – шипит Ноитора.
Тесла кивает, даже зная, что хозяин уже не смотрит на него. Подняться и идти он не может, поэтому постыдно у-п-о-л-з-а-е-т из комнаты. Благо, Ноитора удачно пнул его практически в направлении двери. Там, с другой стороны, можно будет освободить Верругу, и это подлечит.
Но даже через стену (через толстую белую стену) Тесла чувствует, как беспокойно мечется по комнате пятый эспада. Эхо далеких вспышек чужих рейацу дразнит его, как слабый запах гари.
Скоро уже, скоро.
Скоро будет кровь на лезвиях Санта-Терезы.
Тесла прислоняется к стене и слушает. Ему тревожно.
В зависимости от настроения Ноиторы-сама у его фраксьона есть две схемы поведения (как показывает опыт, обе не слишком удачные, но он уже привык). Одна - тихо быть поблизости, когда Ноиторе скучно или лениво. Другая - совсем тихо быть поблизости, когда Ноитора раздражен и агрессивен. В первом случае, может повезти настолько, что Ноитора-сама скажет ему пару фраз свыше обычного: «Пошел вон» и «Чё стоишь? Чё смотришь?». Во втором случае, всегда есть опасность, что ситуация выйдет из-под контроля, Ноитора-сама вцепится в противника, который ему не по зубам, и может пострадать.
К тому же, Ноитору бесит, если его небрежно брошенные в пространство приказания не исполняются немедленно и неукоснительно. Совершенно независимо от того, что он минуту назад с побоями прогнал Теслу прочь.
В кабаньей шкуре тяжело дышать, душно. Он неуклюже поводит руками, восстанавливая подвижность сросшихся конечностей. В глубине души Тесла слегка стыдится собственной боевой формы. Ему неуютно жить, постоянно помня о том, что «кабан» всегда рядом, всегда где-то внутри него. И при всей его массе и грубой мощи, ему никогда не стать даже вполовину достойным Ноиторы-сама.
А кто еще позаботится о пятом эспада, который с размахом и напором наживает себе все новых врагов в Лас Ночес? Уж точно не «развратная королева» науки Сзаэль.
- Эй! – Ноитора шагнул из дверного проема раньше, чем Тесла успел измениться обратно и кинуться на зов хозяина. При виде своего фраксьона в боевой форме, эспада хищно оскалился, не оставляя Тесле выбора.
У громоздкого тела Теслы было еще одно, вероятно, бесполезное в любом другом бою преимущество: он мог выдержать прямую атаку релиза Джируги. Не отразить, но принять на себя весь вес и всю ярость и остаться после этого живым.
Потому что Ноитора-сама действительно бьет страшно.
Даже без Санта-Терезы в шести своих руках, он сокрушителен и смертоносен. И, что еще хуже, отзвук удара в перезвоне его браслетов волшебной музыкой поет в теле Теслы. И, что еще страшнее, зрачок единственного глаза Ноиторы расширен в предвкушении. Он не отражает Теслы. И, вероятно, он единственный на свете, кто может искренне и неподдельно возбудиться в процессе избиения матерого кабана. Сопротивляющегося кабана.
Потому что, когда тебя бьет Джируга, даже Тесле хочется жить. Инстинкт заставляет бороться.
И это заводит эспаду еще хлеще.
Когда Ноитора-сама без оружия, Тесла в состоянии защищаться минуты три-четыре. Финал известен. Будет очень больно.
И самую капельку сладко.
Потому что Ноитора не знает другого секса кроме насилия. И секс с ним мало чем отличается от драки. Та же кровь и сломанные кости.
И когда длинный язык алчно вылизывает его разбитые губы и шрам через глазницу, иногда Тесле хочется плюнуть соленой кровавой кашицей ему в лицо.
Но больше всего на свете, он боится, что это будет стоить ему жизни, а кто тогда позаботится о Ноиторе-сама?
Кто еще сумеет?
Кто сможет постоянно помнить, что у господина в голове дыра, в которую легко можно продеть руку. Но это не делает его слабым.
Ноитора-сама велик!
Так думает Тесла, и искренне верит себе, хрипя и давясь, и кусая от боли зажавшую ему рот жесткую большую ладонь.
Ноитора бывает просто и незамысловато жесток от скуки, но сейчас он ненасытен и жаден в предвкушении грядущей битвы.
Никогда в жизни Тесла бы не подумал, что можно потерять сознание от боли, обильно кончив при этом. В момент оргазма он коротко и ясно увидел черное деревце в белых песках Хуэко Мундо. Черное деревце совсем без листьев с мелкими желтыми плодами.
Он часто видел его во сне. И порой ему даже казалось, что это не белые пески пустыни метут вокруг, но нечто влажное, холодное, стылое. Под черным низким небом.
Тесла не любил эти сны.
Из-за них ему казалось, что деревце действительно существует.

***
- Какого хрена еще не готово, я спрашиваю?
Знакомый голос звучит во мраке, недовольный, на грани ярости.
Тесла очень старается очнуться, но совершенно нет сил.
- Почему ты еще не подлатал его?
- А почему, интересно, ты вообще считаешь, что я обязан выполнять твои прихоти, Квинто?
Второй голос; язвительные интонации режут слух. Значит, Ноитора орет не на него.
- Потому что я тебе голову откручу, Сзаэль, и заставлю тебя ее сожрать.
- Ой, твоя логика так великолепна, что я уже весь дрожу.
Гранц ерничает, но Тесла слышит в темноте его страх. Они все трое знают, что Ноиторе под силу осуществить свою угрозу. Ну, хотя бы первую ее часть…
- Ты думаешь, было так легко вообще слепить обратно то, что ты столь творчески расчленил? – брезгливо бросает Сзаэль. – Если тебе так скучно без мальчика для битья, мне кажется, проще завести себе нового.
В Лас Ночес все знают, что у Октавы эспада самое большое количество фраксьонов. Потому что при необходимости он их поедает. Тесла не может ни открыть единственный глаз, ни шевельнуть рукой. Но у него все внутри обмирает от этих слов.
Ноитора-сама, пожалуйста…
Ноитора молчит. И это молчание давит, как каменная глыба. Потом металл отчетливо скрежещет по полу.
- Ты, Сзаэль, совсем тупой или меня не понял? – угрожающе ласково интересуется Нноитора. – Я же тебе сказал: я хочу этого!
Немыслимое облегчение волной свежего воздуха умывает лицо Теслы, и ему страшно, что они заметят, как невольно краснеют у него щеки.
Это больше, чем он мог ожидать от Ноиторы-сама.
- Как хочешь, - шипит Сзаэль, и легко представить длинные пальцы Ноиторы на его горле. – Отпусти меня, сволочь.
Потом он кашляет.
- В любом случае, раньше, чем через неделю, он не встанет. Чем-то недоволен? Иди поищи настоящего врача. Я не по этой части.
- Поспеши, а то мне действительно становится скучно, - многообещающе наседает на него Ноитора.
- Это серьезно или тебе просто нравится стоять в такой позе? – вызывающе смеется в ответ Сзаэль.
«Ну, нет, - мысленно стонет Тесла, - они будут трахаться прямо здесь же…»
К счастью, уютное небытие накрывает его раньше, чем звуки становятся слишком уж красноречивы.
***
Плоды на дереве круглые и желтые. Как будто бы восковые. Они сияют на фоне темного неба, хотя он точно знает, что им не с чего светиться изнутри. Их цвет блеклый и безжизненный, но даже он кажется ярким пятном в монохромной бесконечности пустыни.
Все ветки усеяны…
***
Ноитора сидит на песке и улыбается во весь оскал. Удивительное дело: ему не скучно и он не злится.
Он уже точно знает, что где-то по таким же пескам бежит юный шинигами. И это, наконец-то, должен быть достойный противник.
- Где-то в пустыне есть дерево, - напевно произносит он, ни к кому не обращаюсь, но Тесла вздрагивает от этих слов. – Все в каких-то маленьких желтых шишках.
- Осмелюсь предположить, что это карликовые яблоки, - сдержанно высказывается Тесла.
- Яблоки, - безразлично повторяет Ноитора и смотрит без цели перед собой. – И Нелл их там жрет.
Бывают короткие, как вспышка, мгновения, когда Тесла отчетливо и ясно ненавидит его. Вот, как сейчас.
Всего мгновение.
Отпустило.
Ноитора встает, выпрямляется во весь свой немалый рост.
- Желтые. Вот как твои волосы, - говорит он и походя ерошит длинными пальцами макушку своего фраксьона.

***
А где-то в пустыне зазубренное лезвие меча вмах перерубает ствол убогого деревца. Рослый шинигами с маленькой девочкой за пазухой, не глядя, проносится мимо, дальше, в направлении плоской громады Лас Ночес.
Тихо звенят бубенчики в его волосах.
Упругие матовые плоды остаются лежать на песке, бессмысленно крепко вцепившись в голые ветви. На самом деле они несъедобны.
Скоро, скоро будет кровь на лезвии Безымянного.

Конец

@темы: Внимание: рейтинг!, Эспада, Яой, Фанфики

---

[Мидзу]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Продолжение. Ичимару/Кира

[Нему-сама]

Боль

Автор: Eswet
Фэндом: "Bleach"
Рейтинг: NC-17

Пейринг: Ичимару/Кира

Жанр: романс, драма
Примечание: Продолжение "Жаркого лета Страны Духов". см.ниже.

Дисклеймер: моего тут только сюжет.
Размещение: с разрешения автора

Часть первая

«Нас предупреждали в Академии, что это может быть неприятно, – думает Кира, пытаясь отыскать такую позу, чтобы раскаленный колючий комок, катающийся по его внутренностям, причинял хоть чуть-чуть меньше боли. – Но никакая сволочь не сказала, что это будет ТАК плохо!!»

Со стороны, наверное, он похож сейчас на сумасшедшую гусеницу. Но его это ни капли не заботит, тем более что нет никакого «со стороны» – Кира один в своей комнате, никто не видит, как его выгибает и складывает пополам, когда, казалось бы, начинающая затихать боль вдруг вспыхивает с новой силой.

«Сколько же это будет длиться?..»

Время не имеет значения, когда так себя чувствуешь. Ничто не имеет значения. Кира только отчаянно стиснул зубы, тихо поскуливая, – кричать нельзя, хотя очень хочется; здесь такая слышимость – сразу примчится весь отряд. Нельзя, чтобы отряд видел лейтенанта в таком состоянии.

«Проклятье, да сколько же еще?.. Если б только нас по-настоящему предупредили... я никогда больше не посмею читать это заклинание...»

В Академии изучают боевые заклинания только до шестого десятка. Это могут освоить все, кто лучше, кто хуже. Дальше – вопрос не только усидчивости, но и таланта. Говорят, девятый десяток доступен только самым одаренным. Что там за сотней – мало кто даже слышал.

Студентов предупредили: ошибка в семидесятых заклинаниях ударит по тому, кто ошибся. Будет очень скверно. Не смертельно, но...

Кира очень хотел учиться дальше. И попробовал. Атака семьдесят два, «Белый омут», назначение – лишить противника ориентации в пространстве. Сбился на последней формуле.

«Мамочки, ну долго ли еще...»

Солнечный лучик, пробившийся сквозь крошечное отверстие в фусума, уже переполз от дальней стены к столику... сколько это, час? больше?.. Никто никогда не говорил, сколько будет длиться отдача.

Шелест дверной рамы. Кира почти не замечает его, и только испуганный возглас кого-то из рядовых дает ему понять – его увидели. Проклятье!

Торопливые шаги выстукивают приговор – сейчас сюда явятся офицеры постарше, вызовут медиков, ох, позор какой... Кира хочет что-то сказать, но голос не слушается, боль, угнездившаяся в животе, дотянулась и до горла, придушила звук...

Шаги возвращаются – один человек? Нет, еще шуршащее эхо – ткань скользит по планкам пола, кто же ходит так бесшумно?..

– Капитан, вот... с лейтенантом что-то...

«Только не это... за что мне еще и капитана?..»

– А-а... это семерка, – в голосе Ичимару сдерживаемый смех. – Знаем, плавали... Иди, парень, свободен. Я разберусь.

Топоток – рядовой сматывается бегом. Кире тоже очень хочется исчезнуть. Показаться капитану в таком виде... как невыносимо стыдно!

– Изуру, давно тебя скрутило?

«Не знаю, – хочет ответить лейтенант, – наверное, с час», но голос ему не повинуется, получается только что-то вроде хриплого стона.

– Ясно. Давно.

Шорох одежды, мелькают черно-белые рукава.

– Не дергайся... постарайся, по крайней мере. Я тебя попробую полечить, но это все равно будет больно, – сообщает Ичимару суховатым тоном. Совсем рядом медленно концентрируется капитанское рейяцу – в точку, в сгусток.

Новый приступ. Одно бесконечное мгновение Кира пытается выполнить указание и не шевелиться. Затем сила воли пасует перед болью, и он выгибается всем телом, и единственное, на что его хватает, – это не заорать. Глаза зажмурены плотно-плотно, но горячие слезы все равно бегут по щекам, ничем не остановить...

Рейяцу Ичимару вдруг рассеивается по комнате, охватывая пространство чем-то вроде кокона.

– Узы семьдесят семь, «Удар тишины», – нараспев произносит капитан, – расслабься, Изуру, никто ничего не услышит.

Боль слегка ослабевает, Кира рискует приоткрыть глаза. Ичимару, оказывается, стоит рядом на коленях, с сосредоточенным видом собирает на ладони то ли облачко, то ли шарик энергии. Для этого нужно изрядное усилие, и чтобы не отвлекать капитана, Кира замирает, пытаясь даже дышать потише.

– Сказал же – расслабься, – недовольно бросает Ичимару, – у тебя нестабильное рейяцу, а ты его еще раскачиваешь. Раздеться сам можешь?

Секунду-другую Кира в полном недоумении, потом соображает: капитан концентрировал силу в руке, значит, намерен исцелять прикосновением. Сложное, трудоемкое занятие, в Академии этому учили только медиков.

Послушно тянется к поясу – и снова солнечная вспышка где-то под ребрами, так неожиданно, что Кира захлебывается вскриком, судорожно кашляет, согнувшись пополам, в глаза огненные круги.

Капитан негромко бранится сквозь зубы. Левой рукой на удивление ловко расправляется с узлами лейтенантского пояса, почти вытряхивает Киру из хакама – тяжелая ткань спутывает лодыжки, – разводит в стороны полы кимоно. Правая рука – почти раскаленная ладонь! – ложится на живот как тавро, кажется, что останется болезненный след... однако нет, кожа цела, это просто иллюзия. Кира дышит неглубоко, часто-часто, теряясь между болью истинной, царящей внутри, и болью ложной, которой притворяется чужое рейяцу.

Рука Ичимару рисует круги и овалы, скользя по коже Киры: от солнечного сплетения до тазовой кости, потом от талии до самого низа живота, по часовой стрелке, то убыстряя ход, то замедляя, но не останавливаясь ни на мгновение. То едва касается, то нажатие почти превращается в удар. Кира старается не мешать, не дергаться, как велено, но получается не всегда, и не всякий раз удается удержаться от крика – особенно когда боль укатывается куда-то вверх, доставая колючими лучами до горла. Ладонь капитана скользит тогда следом, словно сгоняя непослушный шарик на место, вниз, где он не прячется за ребрами, где его проще достать. Приступы идут все чаще, но слабее, и через какое-то время – а сколько его прошло?.. – боль становится терпимой, ровно пульсирует где-то над лобковой костью. Тогда Ичимару меняет тактику, теперь он водит по месту сосредоточения этой боли кончиками пальцев, уже против часовой стрелки, словно пытаясь выкрутить засевший внутри винт.

Кира не смотрит – неудобно, он запрокинул голову, закрыл глаза и только чувствует – горячая сухая кожа, полоска несводимых уже ничем мозолей от меча, легкая шершавинка у основания ладони и неожиданно мягкие подушечки пальцев... Мир сузился до одного прикосновения и той дряни, которую это прикосновение преследует.

И он не сразу понимает, что то, что с ним происходит сейчас – это уже не та, прежняя боль, а гораздо более привычное и понятное томление.

И пальцы Ичимару, в общем-то, давно уже не гоняют сконцентрированное рейяцу, а просто так чертят непонятные письмена по обнаженному животу лейтенанта, вежливо – или в насмешку – не задевая даже мимолетно вот именно ту часть тела, которая сейчас жаждет этого более всего.

Наверное, ничего противоестественного в такой реакции нет, но Кира все равно заливается краской. Разумеется, для капитана не секрет, что лейтенант к нему неравнодушен. Капитан даже имел неосторожность посулить Кире что-нибудь на эту тему... в будущем... если, конечно, Кира его правильно понял. Но вот сейчас единственно правильно было бы поблагодарить, отползти в угол и проспать несколько часов, давая измученному телу возможность хоть немного прийти в себя... а вместо этого Кира застыл, едва не задыхаясь от желания и неопределенности, и единственная мысль, которая остается в его смятенном разуме – «Пожалуйста, капитан, только не останавливайтесь...»

– Ну, Изуру... – словно прочтя эту мысль и, разумеется, издеваясь, Ичимару вдруг задерживает руку, слегка касаясь слишком чувствительного – после сеанса исцеления – тела своего лейтенанта. – Я так понимаю, отдачу я тебе снял. Можешь отдыхать. Если соберешься в другой раз отрабатывать семерку – скажи мне, я тебя проконтролирую.

Шуршит ткань – капитан меняет позу, собирается встать.

Вот теперь Кира бы, может, даже нашел в себе силы вслух попросить... только – о чем?! Он не в состоянии даже в мыслях сформулировать, чего бы ему хотелось, и думается ему неважно, слишком он обессилен болью и придавлен возбуждением, не находящим выхода. И потому он только стискивает зубы, понимая, как ему будет тошно, когда капитан уйдет.

И тихий, какой-то жалобный стон вырывается у него скорее от удивления, когда неожиданно Ичимару подхватывает его с пола, рывком разворачивает, прижимая к себе.

– Говорил же тебе – скажи, если хочешь что-то сказать, – в этом тоне капитана любой в третье отряде, да и вообще в Готэй-13, услышал бы нешуточную угрозу. Но Кира знает, что на самом деле это только упрек, который не повлечет за собой никакого наказания. Правда, упрек такого рода для него, пожалуй, страшнее формальной кары.

– Простите, капитан. Простите меня... я не знаю... не умею говорить таких вещей...

Дальше извиняться Кире не позволяют. То есть, конечно, можно было бы продолжать, но дыхание пресекается, когда горячие пальцы Ичимару проходятся по груди, наискось от плеча, на волосок от того, чтобы оставить царапины, – проходятся и вдруг соскальзывают вниз, на бедро, заставляя Киру вздрогнуть всем телом.

– Я обещал тебе кое-что, Изуру, – раздумчиво тянет капитан. – Хочешь получить обещанное сейчас? Или ты еще недостаточно пришел в себя?

Последнее – не насмешка, это вопрос, и справедливый. Самостоятельно подняться на ноги Кира, скорее всего, еще не смог бы. Слабость засела, кажется, где-то в костях. Но разве это причина упускать неожиданный подарок?

– Сейчас... пожалуйста, сейчас! – звучит умоляюще, но Кире уже все равно.

– Ух ты, сколько энтузиазма! – восхищается Ичимару. – Ну что же, ты сам этого хотел...

Вот теперь пора пугаться, отстраненно думает Кира, – уж больно многообещающа фраза капитана, за ней может крыться что-то такое, чего совершенно не ожидаешь... но, во-первых, поздно дергаться, а во-вторых, когда все тело отзывается на прикосновения сухих жарких ладоней, когда ровное дыхание касается шеи, и от этого мгновенная дрожь пробегает по спине... бояться почему-то совсем не хочется.

И то, что Ичимару делает с ним, совершенно никак не напоминает неловкость и суетливость его редких – по пальцам одной руки пересчитать – опытов в науке любви. Кира совершенно потерялся в тепле чужого тела, в быстрых поцелуях, рассыпающихся брызгами по коже. Он едва почувствовал, когда его раздели окончательно – а уж когда капитан избавился от большей части своей собственной одежды, и вовсе не заметил. Кира не открывает глаз, отдаваясь ощущениям, он совершенно утратил чувство реальности.

Неторопливые ласки Ичимару постепенно становятся все более изощренными, и Кира восхищенно – в другое время это привело бы его в ужас – думает, что капитан вообще не знает, что такое «стесняться», да и зачем бы это было нужно – сейчас... Сейчас, когда где-то внутри эхом отдается мерный стук чужого сердца, когда теплое дыхание путается в волосах и невесомо скользит вниз вдоль позвоночника, когда влажное касание губ и языка ко внутренней стороне бедра заставляет подаваться навстречу, безмолвно умоляя о продолжении; невольно вскрикивать от неожиданности и удовольствия, когда поцелуй сменяется легким укусом, и блаженно замирать, когда жесткая ладонь медленно оглаживает грудь и живот, оставляя на коже теплый след.

Кира не слышит собственного голоса, своих стонов и всхлипываний, он провалился в мир сплошного наслаждения. Ему так хорошо, как не бывало никогда в жизни. И только когда не знающие смущения пальцы Ичимару проскальзывают меж ягодиц, надавливают, проникая пока еще совсем неглубоко, Кира вздрагивает и сжимается, потому что память невовремя подкидывает ему образ его единственной ночи с мужчиной и боли, хоть и заглушенной выпивкой – о, как они тогда были пьяны! – но все равно слишком сильно отпечатавшейся где-то внутри.

– Сдается мне, прежний твой любовник обошелся с тобой неласково, – вкрадчивый, низкий голос капитана над самым ухом.

Кира отчаянно мотает головой, почему-то ему кажется важным правильно объяснить, в чем дело:

– Нет!.. просто... это было в первый раз... у нас обоих...

– Ну разумеется, – Ичимару беззвучно смеется, щекочет языком ухо Киры, отчего тот выгибается всем телом, так мучительно приятно это пронзительное ощущение. – Но это не имеет значения – ты-то все равно теперь боишься... Что же мне делать с тобой, а?

Кира не знает, что ответить на такой вопрос. Все-таки находит в себе силы открыть глаза, посмотреть на капитана.

Улыбка на бледном лице так и сияет иронией, брови вздернуты: и в самом деле, ну что тут поделаешь?

– Я... я не...

– Боишься.

В доказательство он без предупреждения, довольно резко вводит палец чуть-чуть глубже, чем до того – и Кира, не успев еще даже понять, что происходит, инстинктивно подается вперед и в сторону, пытаясь уйти от опасности.

– Вот, видишь? Неважно, что ты думаешь. Тело думает по-другому.

Ичимару снова возвращается к безобидным ласкам. Голос его звучит ровно и словно бы успокаивающе.

– На сегодня можно было бы и закончить... нет? Не хочешь? Ладно, будь по-твоему. В конце концов, надо уметь и от боли получать удовольствие, Изуру, больно вообще бывает чаще, чем хочется...

Кира почти не прислушивается к словам, он вбирает ритм речи, подчиняется ему, как какому-то спасительному заклинанию. Потом Ичимару умолкает, но заклинание продолжается поцелуями и поглаживаниями, а свободная рука капитана наконец накрывает член Киры, сжимает – слегка, потом сильнее, в том же гипнотическом ритме, и уже каждый выдох младшего шинигами становится стоном, а когда Ичимару зачем-то останавливается, отвлекается на что-то, у Киры даже хватает сил выговорить вслух:

– Капитан... еще, пожалуйста...

– А, ты знаешь, – отвечает Ичимару, не торопясь выполнить просьбу – что-то он ищет наощупь в ворохе одежды, слышен тихий металлический щелчок и звон, будто упало нечто маленькое и железное, – я предпочитаю, чтобы в постели меня все же называли по имени...

Кира застывает, нерешительно прокатывая на языке ужасно непочтительное обращение.

– Гин-сама?..

– Гораздо лучше, – одобряет Ичимару и, словно в награду, возвращается к прерванному занятию.

Кира сцепляет зубы, чувствуя, как накатывает горячая волна разрядки, ему кажется недозволительным выпустить наружу крик, бьющийся в гортани...

...пальцы Ичимару сжимаются, останавливая, запрещая дойти до самого пика.

– Не так быстро, – выдыхает капитан на ухо Кире, – не так быстро, Изуру... – и продолжает ласкать его, заставляя сбитое с толку тело судорожно вздрагивать, извиваться, не давая ни секунды, чтобы понять, что происходит. Кира уже не очень хорошо понимает, что с ним, где верх и низ, день сейчас или ночь, он висит в пустоте, наполненной ощущениями столь резкими и столь необычными, что даже не знает, приятны ли они...

...и пропускает сам момент, когда палец капитана снова оказывается меж ягодиц и резко входит внутрь...

...и дернуться Кира не успевает, у него лишь вырывается удивленный вскрик, это... не больно, такое странное чувство... Так легко? Ему казалось, это всегда что-то вроде насилия, это противоестественно, тело не должно принимать это так просто...

– Очень полезная штука – эта мазь, которую мы таскаем с собой, – напевно произносит Ичимару, – правда, Изуру?

Кира выдыхает нечто утвердительное – ах, вот что это был за металлический звук: навершие занпакто, где, как во флаконе, шинигами хранят снадобье... очень, очень хорошее снадобье, да.

Потом рука капитана движется – медленно и размеренно, вперед и назад, снова заманивая Киру в тот же ритм, что прежде, и Кира послушно следует за этими движениями, привыкая к чужой плоти внутри себя, пытаясь понять, что он чувствует. Это совсем не похоже на то, что было у него раньше... вообще ни на что не похоже.

Потом Ичимару убирает руку, и Кире не по себе: тело изнемогает в ожидании... чего-то, какого-то ощущения, которое непременно должно быть, но почему-то его все нет и нет.

Жесткие, сильные пальцы стискивают его бедро, приподнимая, поворачивая; ладонь проходится вниз от паха к колену, принуждая сильнее развести ноги; а потом – ударом – приходит та самая боль, когда Ичимару входит в него, сразу, глубоко, и Кира снова не может удержаться от крика.

Но почти сразу вспоминается: тогда, первый раз, было больнее, и намного больнее, тогда пришлось до крови закусить кулак, чтобы не орать; сейчас иначе, и, наверное, страх даже сильнее боли. Кира задерживает дыхание и – встречным движением – немного подается назад.

И снова его вбирает, подчиняет тот же самый ритм, диктующий все: соприкосновение их тел, щекочущую мягкость серебристых прядей, раз за разом приникающих к лопаткам Киры, его собственные стоны, больше похожие на рычание, и короткие свистящие выдохи Ичимару, и скольжение его ладони в паху у Киры, и задыхающийся крик-плач, когда Кире наконец позволено кончить, и медленно тающее чувство восхитительной наполненности, наслаждения в полушаге от боли.

Время течет мимо, обходя кеккай над комнатой лейтенанта третьего отряда, а сам лейтенант лежит ничком, уткнувшись лицом в небрежно скомканное черное кимоно – свое? нет, капитана, это его еле заметный запах, сухой и теплый, – и накрывает лейтенанта пуховое одеяло сладкого забытья.

Но засыпать нельзя, невежливо, недостойно, и на одном чувстве долга Кира заставляет непослушное тело приподняться – только на локтях, на большее нет сил. Находит взглядом капитана. Ичимару полулежит рядом, смотрит с интересом: мол, а дальше что ты будешь делать?

Кира еще успевает передвинуться так, чтобы дотянуться до расслабленно откинутой руки капитана, и все чувства, что у него сейчас есть, вкладывает в одно, шепотом: «Гин-сама-а-а...», касаясь пальцев Ичимару губами, а потом падает, так и уткнувшись лицом в подставленную ладонь, потому что сопротивляться сну он уже не в состоянии.

***

Его будит шум дождя. Капли гулко щелкают по перилам галереи, потоки воды шуршат по водостоку, и непонятно, утро сейчас или вечер. Двигаться не хочется, тело сковано небывалой усталостью. Медленно, очень медленно Кира вспоминает, что было до того, как его сморил сон.

И, вспомнив, резко садится – чтобы тут же рухнуть обратно, задохнувшись от боли, угнездившейся там и тут, в самых неожиданных местах. Ноет пресс, сидеть тоже, мягко говоря, неприятно; почему-то очень неуютно пояснице и плечам.

Только лежа навзничь на футоне, Кира вдруг соображает, что отключился он на ворохе одежды, а постель его была убрана в стенной шкаф. Неужели капитан позаботился?..

Ичимару, само собой, в комнате нет. Но записка есть – стоит только повернуть голову, и вот она, на аккуратно сложенной одежде лейтенанта, рядом с шевроном. Кира чувствует, как жгучий румянец проступает на скулах: ведь это последнее дело, чтобы капитан ухаживал за подчиненными! Особенно... так. Особенно... в такой ситуации...

Чтобы не углубляться дальше в эти совсем безрадостные мысли (поздравь себя, Изуру, ты переспал со своим капитаном, теперь еще потренируйся смотреть ему в глаза, особенно на людях!), Кира поспешно хватает записку.

...Когда было объявлено о его переходе из пятого отряда в третий, младшие офицеры пятого единодушно согласились, что Кира повышен в звании не оттого, что особенно хорош в бою, и не оттого, что проявил себя на административном поприще, а по единственной причине: он один из всего отряда безо всяких затруднений разбирал почерк Ичимару. Никто не знал, где и у кого лейтенант пятого отряда учился грамоте, но многие хотели бы начистить морду такому наставнику. Ичимару писал без ошибок, однако его каллиграфия приводила читателей в ужас. Как он с таким почерком закончил Академию, оставалось загадкой.

Кира почему-то не находил в этом ничего страшного. Он с легкостью различал в том, что другим представлялось одной неровной вертикальной линией, отдельные иероглифы и знаки каны. Он и вообще лучше прочих читал рукописные документы, за что моментально оказался чем-то вроде секретаря в пятом отряде. Без него отчеты лейтенанта понимал разве что капитан Айзен, да и тот – с большим трудом, и ему проще было вызвать Ичимару и потребовать пересказать, что он тут понаписал. Остальные же офицеры, как только на них обрушивалось несчастье в виде письменных лейтенантских указаний, мчались к Кире.

Затем Ичимару стал капитаном третьего отряда – и забрал с собой Киру...

Записка набросана второпях, столбцы текста похожи на бегущих ящериц.

«До полудня на службе не появляйся. После, если будешь в состоянии, зайди, нужно оформить командировки на грунт. Если почувствуешь, что тяжело дышать или двигаться, сразу отправляйся к медикам. От семерки бывают неприятные последствия. Геройствовать даже не пытайся.»

Подписи нет, да и не нужна тут подпись.

Кира машинально складывает бумагу пополам, еще пополам, еще... Нет, дышать ему не тяжело, и двигаться он тоже может... а сколько сейчас вообще времени?

Он встает – не без труда, мышцы стонут, ох, сейчас бы окунуться в горячую воду... – медленно, прислушиваясь к себе, доходит до окна, сдвигает раму. Раннее утро, только что был сигнал подъема – режим жизни в Готэе вбит в подсознание, и не хочешь, а проснешься вовремя. До полудня еще шесть часов, можно отдыхать, приходить в себя – капитан щедр.

Как был, обнаженный, с растрепанными волосами, Кира стоит у окна, слушает дождь. Порывы ветра то и дело бросают ему в лицо крупные холодные капли, и он слизывает их с губ, смаргивает с ресниц, и постепенно намокающая челка липнет к щеке. Нужно бы, в самом деле, пойти принять горячую ванну, разогреть одеревеневшее тело. Их еще в Академии научили, как справиться с последствиями непривычной физической нагрузки. Правильно было бы так и поступить, да, но Кира все не двигается с места, невидяще смотрит в дождь, вспоминает вчерашнее, пытается решить, что ему делать теперь с самим собой. Ему стыдно за свою слабость, за свой страх, за свое вожделение, наконец, стыдно за то, что он отнимает у капитана время.

И, вспоминая голос Ичимару, его тепло и его властные прикосновения, вкус его кожи, запах его волос, Кира понимает, что это вошло в его жизнь так же неумолимо, как плоть проникает в плоть во время соития, и теперь уже никакого пути назад нет. Колени его слабеют, и он сползает на пол, чувствуя лопатками каждую шероховатость стены, и, не в силах отогнать картины произошедшего, он гладит себя, тихо всхлипывая от безысходности и жажды получить еще хоть немного чужой нежности, от унизительного и тем более яростного желания.

А дождь ограждает его от слишком чутких ушей, как вчера ограждал кеккай, поставленный Ичимару.

***

В рабочей комнате капитана многолюдно. Кира отодвигает створку двери – ноющие мышцы снова протестуют, усилий приходится приложить вдвое больше, чем обычно, – и едва не втыкается носом в спину одного из младших офицеров.

– А, Изуру! – капитан не может его видеть, между ним и дверью целая толпа, но безошибочно угадывает визитера. – Иди сюда, ты мне нужен.

Кира протискивается между стоящими плечом к плечу шинигами. Те и рады бы пропустить лейтенанта, но помещение забито народом, свободен только полукруг перед капитаном, словно очерченный незримой кистью, а качнуться ближе к Ичимару никто не решается. Поэтому Кире приходится ужом проскальзывать под локтями более высоких сослуживцев и слишком тесно прижиматься к тем, кто ближе ему по росту. Вабискэ цепляется за чужие занпакто, посылая в мозг хозяина обрывки посторонних ощущений. Кире кажется, что на нем яркими иероглифами написано все, что произошло вчера днем, он боится поднять глаза, пока не оказывается прямо перед Ичимару.

Капитан сидит на татами, облокотившись на низкий столик, в очень вальяжной позе. Вообще-то он всегда сидит именно так, но Кире немедленно мерещится, что это намек, – он низко опускает голову, скрывая яркий румянец под волосами.

– Присаживайся, – Ичимару похлопывает ладонью по рельефной поверхности циновки.

Лейтенант послушно опускается на колени и пятки, следя, чтобы не коснуться даже края одежд капитана. Он и прежде за этим следил, соблюдая все требования этикета, но сегодня они впервые обрели для него глубинный смысл. Кира понимает: достаточно ему сейчас хотя бы мимолетно дотронуться до Ичимару, почувствовать его запах, уловить исходящее от тела тепло – и о работе он думать не сможет.

– Вот, – Ичимару протягивает ему две папки, обе тоненькие – в каждой около дюжины листов, Кира знает это, даже не заглядывая внутрь. Пальцы сами определяют объем задания.

– Всех, кто здесь, – указательный палец капитана утыкается в одну из папок, – посчитать по премиям. Из тех, кто там, – ладонь развернута ко второй папке, какие потрясающе выразительные у Ичимару руки... – отобрать пятерых для выхода в Фукуока. Ну и оформить, разумеется. Когда закончишь, отправишься на полигон.

– Слушаюсь, – автоматически отзывается Кира, и капитан тут же исчезает – один из немногих, кто умеет начинать шунпо хоть сидя, хоть лежа. Тут Кира соображает, что так и не спросил, что, собственно, ему делать на полигоне, – но Ичимару уже далеко, и лейтенант с неслышным вздохом берется за премиальную папку: это занятие легкое, и стоит расправиться с ним как можно быстрее, чтобы отпустить шинигами, жаждущих получить свои награды за уничтоженных холлоу. То-то они и толпятся здесь, страдальцы...

– Рады видеть, что вы уже в порядке, лейтенант, – добродушно басит над головой восьмой офицер, самый рослый во всем отряде. Как только исчез капитан, расстояние вежливости до начальства сократилось раза в три, и теперь шинигами нависают над Кирой, обступив его плотным полукольцом. – Мы за вас беспокоились.

– А?.. – Кира не сразу понимает, что ему говорят, погруженный в расчеты. Потом вдруг дергается, сообразив, о чем речь. – Я? А что... а разве...

Ледяной ужас сжимает горло: что, что знают в отряде?!

– Вы на диво крепки, лейтенант, – уважительно подхватывает седьмой офицер, жилистый и широкоплечий, – от семерки, говорят, многие и по двое суток отходят. Вы уж аккуратней, мы ж как без рук, когда вас нет, капитан-то... – шинигами осекается и нервно оглядывается, и восьмой офицер, хоть он ничего и не говорил про капитана, оглядывается тоже. Это даже немного смешно видеть: как крупные, уверенные в себе люди вдруг словно бы уменьшаются в размерах, ожидая обернуться и увидеть в дверях Ичимару с его почти ласковой, смертельно пугающей улыбкой.

– ...капитан-то с документацией совсем не в ладах... – шепотом договаривает седьмой офицер.

И все присутствующие начинают согласно кивать и очень радоваться, что лейтенант Кира уже в строю, и просят его беречь себя и не перенапрягаться, и хвалят за отвагу и тягу к совершенствованию.

Кира что-то мямлит в ответ, стараясь удержать в голове цифры и одновременно испытывая чудовищное облегчение, от которого, не сиди он на полу, подкосились бы ноги, – оттого, что тайна его все еще тайна, что никто не догадывается, что произошло у них с капитаном; оттого, что его позорный провал с заклинанием, оказывается, вовсе и не позорен, а даже в какой-то мере поднимает его авторитет в отряде.

Затем кто-то из старших офицеров – третий?.. в толпе не разглядишь, – резким окриком напоминает всем, что лейтенант Кира, между прочим, тут работает, и стоило бы заткнуться и перестать ему мешать. И бойцы тут же затихают и даже немного отодвигаются, освобождая Кире пространство для маневра.

Лейтенант счастлив и, как это бывает в таких случаях, расправляется с бумагами стремительно и вдохновенно. Какая-то часть разума ехидничает: что же, выходит, достаточно почувствовать себя нужным и незаменимым, чтобы уже оказаться на седьмом небе? И никакой гордости, и никакой тяги к росту? Разве не каждый шинигами должен мечтать сделаться капитаном, как их наставляли в Академии?

Но при воспоминании о капитанском хаори перед мысленным взором Киры опять возникает черно-белая фигура Ичимару, и сама идея когда-нибудь достичь капитанского уровня (силы, опыта, компетенции, чего угодно!) вдруг становится совершенно бессмысленной. Превзойти капитана, хотя бы сравняться с ним – кому это нужно? Кире хотелось бы совершенно иного... впрочем, думать об этом сейчас он себе категорически запрещает. Не время, не место.

Доделав задание – и получив еще порцию благопожеланий от расходящихся шинигами, – Кира выжидает, пока они покинут помещение. Прячет бумаги, раскладывает по местам письменные приборы. Секунду подумав, снимает и кладет на стол шеврон. На полигон при знаках различия лучше не ходить – неизвестно, что там будет, но высока вероятность, что капитан снова придумал какую-нибудь изощренную тренировку, а восстанавливать испорченный шеврон не хочется.

Окинув в последний раз комнату внимательным взглядом, проверив, все ли убрано, разложено по полочкам и папкам, лейтенант выходит, запирает дверь и направляется на полигон – с помощью шунпо, потому что оно пока не очень хорошо у Киры получается и, стало быть, надо использовать любую возможность его применить.

***

Полигон третьего отряда пуст: сегодня это песчаные барханы, колючки, низкое солнце, теплый ветер и пронзительная тишина. Кира еще не знает, каким именно образом программируется внешний вид полигона. Вроде бы заявку на это надо подавать на Центральный пост. Что такое вообще это место: качественная иллюзия, искусственный мир, что-нибудь еще?

Безотчетно он зачерпывает горсть прогретого солнцем песка, пропускает меж пальцев желтоватые, шелковистые его струйки. Пустыня завораживает – хочется смотреть на нее бесконечно. Интересно, в Мире Живых это выглядит так же? Кира никогда еще не бывал на задании в пустыне...

– Изуру? – голос капитана почти осязаем, как будто ногтем легонько проводят по спине.

Кира оборачивается рывком: ведь только что никого не было! Когда капитан успел?..

Нет, это просто ошибся лейтенант. Ичимару здесь давно, он сидит на песке, в тени одной из дюн, неподвижный, как изваяние, волосы и хаори чуть припорошены желтой пылью. Он почти слился с пустыней, как будто они родственны друг другу.

И когда капитан плавно поднимается на ноги, это движение тоже кажется необыкновенно уместным здесь, в мертвом царстве песка и ветра.

– Иди сюда, Изуру.

Звук голоса – как старая, чуть-чуть надтреснутая бамбуковая флейта. У Изуру была такая в детстве, но он не умел играть. Только выдувал протяжные, немножко сипловатые ноты – пальцы вздрагивали, срывались с гладкого дерева, и ноты тоже соскальзывали одна в другую, совершенно неожиданно меняя и тон, и тембр. Но оставалась еле заметная хрипотца, несшая в себе эхо живого дыхания.

И как дети из старой сказки повиновались пению флейты без раздумий и опасений, так сейчас Кира в три прыжка оказывается возле капитана, позвавшего его. Кире хочется подчиняться этому голосу – это приятно, это... правильно.

– Какое заклинание ты вчера пытался использовать? – с ленцой спрашивает Ичимару, не глядя на лейтенанта, словно бы нащупывая взглядом что-то на вершине бархана.

– Семьдесят два, «Белый омут», – отвечает Кира без запинки, хотя внутри все скручивается в тугой узел при одном упоминании этой техники.

– Начал с самого сложного, зачем это? – наконец капитан соизволяет посмотреть на собеседника. – Надо было брать точечные атаки. Ну ладно, придется так... Повтори.

– К-капитан?.. – обморочная слабость накатывается белой волной. Повторить? Заклинание, то самое – повторить?! Нет, нет, только не это... может, все-таки капитан не то имел в виду?..

Ичимару кивает:

– Повтори. Семьдесят второе.

Кире стоит неимоверного труда устоять на ногах. Такого тошнотворного ужаса он не испытывал, наверно, с тех самых пор, как тогда, на тренировочном полигоне Академии, увидел громадных холлоу, окружающих их группку.

– Не... не надо... – едва удается выдавить сквозь разом пересохшее горло.

Кира очень, очень боится боли. Не обычной – порезы, ушибы, даже переломы ему не страшны, – а вот такой, непонятной, какую причиняет проклятое семьдесят второе заклинание.

– Надо, – капитан непреклонен. – Начинай, Изуру.

Сильнее всего Кире хочется стать маленьким-маленьким, как песчинка, смешаться с миллионами таких же крупинок камня, затеряться в дюнах. Но приказ отдан – не подчиниться нельзя. Даже не столько потому, что приказ, а просто потому, что это голос-флейта, и ослушаться невозможно.

И, думая только о том, как это будет, когда раскаленные когти боли снова вопьются в тело, Кира начинает заклинание.

Даже помимо его разума рука, хоть и дрожит, – выписывает в воздухе верные символы, и губы, немея от ожидания, произносят нужные слова с нужной интонацией. Кира очень прилежен, он вызубрил все, что относилось к этому заклинанию, просто в прошлый раз что-то сбило ему концентрацию... а в этот раз и вовсе нет никакой концентрации, один вязкий ужас перед тем, что ему предстоит.

И, точно как в прошлый раз, когда рейяцу сворачивается тугой пружиной где-то в солнечном сплетении, готовое выплеснуться с ключевым словом заклинания, Кира теряется, не решаясь использовать столько силы разом. Неуверенность длится всего мгновение, но этого хватает: пружина внутри разом превращается в ядовитую змею и вырывается из-под власти факира.

Неяркий свет окутывает фигуру лейтенанта, и тот уже понимает, что все снова пошло не так, и в черном отчаянии считает удары сердца до первого укуса боли, когда в мерцание бесконтрольной силы вплетается выдох флейты:

– Узы восемьдесят девять, «Небесная пустошь»... – и свет внезапно сгущается словно бы в яркую морось, ложится на кожу и исчезает, будто втянувшись назад в тело.

Вот теперь Кире все-таки отказывают ноги, и он падает на колени, упираясь ладонями в песок, его подташнивает и голова кружится, как после трех кувшинов сакэ. Рейяцу несется по телу, растекается, возвращается в привычную форму, заполняет вены. Под языком противная горечь.

– Еще раз, Изуру. Уж постарайся.

С трудом подняв голову, Кира смотрит на своего капитана – перед глазами все немного расплывается и дрожит, и тонкая, как лезвие, улыбка Ичимару кажется кривоватой... приходится тряхнуть головой, чтобы сфокусировать зрение, но это вызывает новый приступ головокружения.

– Я... не могу. Простите, капитан, я... мне еще рано... эти заклинания.

Привкус желчи в словах. «Только бы не вывернуло. Не переживу еще и этого.»

– Чепуха, лейтенант. Самое время. У тебя все правильно получается. Не бойся момента удара. Заново, Изуру, и не тяни – время к вечеру.

Шатаясь, Кира поднимается и сразу принимает боевую стойку – она устойчивее. Упасть во время заклинания – заведомо его провалить.

Начиная призыв, он все пытается понять, чем же провинился перед капитаном, за что его так наказывают. Неужели – за вчерашнее?.. но Ичимару сам предложил... может, Кира что-нибудь неправильно сделал, не так себя повел? Не оправдал ожиданий?

На сей раз ему удается выбросить рейяцу вовремя, но импульс, по-видимому, слишком слаб – часть силы остается неподвижной, и Кире уже видно, как формируется вокруг световая воронка, которая через несколько секунд скрутит его винтом его самого.

Хрипловатая трель флейты снова распыляет мерцающую капель, возвращая Кире неистраченный ресурс.

– Еще раз, – приказывает Ичимару.

Внутри, под горлом, поселилась гулкая, болезненная пустота, какая бывает, если очень, очень долго плакать. Возражать нет смысла: пощады не будет. Медленно – каждый звук сыплется по глотке крупным песком – Кира в третий раз начинает читать заклинание.

От усталости и отчаяния он словно бы видит себя со стороны, замершего в безупречной – взводом с места не сдвинуть – стойке, рука рисует в воздухе вспыхивающие на мгновение знаки – хоть сейчас в учебник, теперь – еще выдох – импульс. Время еле течет, разворачивается пружина, и он понимает, что снова не довел дело до конца, но все так медленно, что Кира решается, пока есть возможность, еще подтолкнуть заклинание. И дает дополнительный, на последнем слоге ключевого слова, рывок рейяцу.

Вдруг, без предупреждения, время возвращается к прежнему темпу. Над головой Киры закатное небо расцвечивается сияющей белой мандалой, она рушится вниз, и голос флейты взлетает до торжествующего гимна:

– Пристрели, Шинсо!

Сверкающая лента клинка рассекает мандалу, белый свет разлетается осколками в стороны, небо выгибается и встает дыбом – Кира не сразу понимает, что все-таки упал. Теплый песок под щекой. Зыбучая пустота где-то за глазами. Кажется, в теле нет ни одной кости, они превратились в желе.

– Я же говорил, что все получится, – напевно произносит Ичимару, подходя. – Закреплять успех будем потом. Хочешь, я донесу тебя до дома? Или к Унохане? Потеря рейяцу у тебя вполне... клиническая.

Кира слышит, но плохо понимает, что ему говорят. Успех?.. Потеря...

– Капитан... – ему кажется, что он говорит четко, но Ичимару приходится опуститься на колени, приподнять безвольное тело лейтенанта, уложить головой себе на плечо – только тогда он может разобрать вопрос:

– Капитан, за что... это было?

– Нехорошо... – легкая обида позванивает в мелодии флейты. – Почему же сразу «за что»? Разве тебя есть за что наказывать? Разве ты знаешь за собой что-то, чего я не знаю?

Кира бы помотал головой, но не может – мышцы и нервы притворяются чужими, и он только смотрит на капитана расширенными в горьком непонимании глазами.

– Изуру, если ты чего-то испугался, через страх надо прыгнуть. И очень быстро, пока не испугался уже насовсем. В нашем отряде заклинания седьмого десятка умеют творить восемь человек, ты девятый. Хотя высоких потенциалов вокруг хоть пруд пруди. Но всем страшно.

Непослушными губами Кира кое-как умудряется выдавить:

– Но капитан... почему же вы этого с самого начала не сказали...

«Почему вы не сказали, что поможете? Что будете перехватывать вышедшее из-под контроля рейяцу? Почему, капитан, мне было бы настолько легче... если бы я знал, что это просто такая тренировка, а не наказание, не очередная ваша странная шутка...»

Ичимару тихо, притворно-смущенно смеется:

– О, но я думал, ты это знаешь и так...

Он легко встает, держа Киру на руках.

– Вот что, покажу я тебя все же медикам, не нравится мне твой паралич. Не вздумай спорить! – предупреждает капитан, хотя Кира спорить и не думал, ему совершенно неинтересно, что с ним будет в ближайшие минуты.

Три шага – и они у входа в клинику, навстречу почти сразу выскакивает лейтенант Котецу, а из-за угла выходит Ренджи – что-то тащит, наверное, предписания на месяц для пятого отряда.

– Ничего особенного, перенапрягся на тренировке, – говорит Ичимару, сдавая Киру под опеку четвертого отряда. Набегает целый взвод, Киру уносят, но он еще успевает увидеть, как его капитан приветствует Ренджи:

– А, Абараи-кун! Можешь гордиться другом, Изуру первый с вашего курса освоил семерку...

...а потом услышать мелодичный голос капитана Уноханы:

– Капитан Ичимару, не стоит загонять вашего лейтенанта до подобного состояния. Он такой выносливостью, как вы в его годы, не одарен.

– Виноват, капитан Унохана, не подумал, – кается Ичимару, но Кире слышится в его голосе затаенное веселье.

Потом медики суетятся вокруг, устанавливая купол, начитывая заклинания, а Кира лежит, уставившись в потолок, и думает о своем капитане – о том, что, в сущности, ничего, совсем ничего не знает о нем...

Конец первой части.

@темы: Внимание: рейтинг!, Изуру, Яой, Гин, Фанфики

---

Шинсо/Гин

[Нему-сама]

Продолжая тему кинка:

Без названия.
Пейринг: Шинсо/Гин
Рейтинг: R
S.:Дух меча явился, но, чтобы стандартный меч стал личным зампакто, дух меча надо приручить. Кто же ожидал, что он, т.е. она окажется такой темпераментной.

Дальше

Первый раз она явилась к нему во сне.
Отчего-то вдруг повеяло холодом, земля укрылась туманом, а издали и одновременно отовсюду донесся неясный звук, словно звенели у дверей храма колокольчики, звенели не тише, не громче, а ровно, даже ритмично, как от порывов ветра.
Позади послышался тихий вдох, шею защекотал ледяной ветер, но, стоило обернуться, как в руках оказалась лишь пустота - она снова была за спиной, как бы он ни поворачивался к ней.
- Поймай меня, - это был первый раз, когда он услышал ее голос - тонкий, будто птичий, шипящий, будто змеиный, мягкий, словно человеческий.

На второй день ей не нужно было звать его - он первый ждал ее там. Ждал, когда тихую равнину заволочет дымкой, когда смолкнут голоса птиц, стемнеет небо в его собственном мире, и на смену всем звукам придет лишь короткий, успокаивающий звон.
Туман сегодня был уже не такой густой, сегодня и ее шаги не были беззвучны - он мог отследить их по шуршанию замерзшей травы, что ломалась под ногами, будто сухие ветки. Стоило закрыть глаза, и они приближались - он уже успел понять, что от любопытства и короткого ощущения вседозволенности, что та чувствовала, шаг за шагом она подходила все ближе. В один из таких моментов, когда ее тихое дыхание замерло почти над самым его ухом, он резко вскинул руку, хватая почти наугад.
Раздалось шипение, лязг зубов, а спустя мгновение блеснули когти, раскраивая его руку с легкостью ножа, полоснувшего по маслу. Лишь краем глаза он заметил мелькнувшую тень, а после - вновь тишина, что слышно было, как кровь капает с ослабших пальцев на землю.
Четыре ровные глубокие царапины тянулись от самых пальцев до локтя. Напрасно он ждал ее на третий день.

На четвертый он опустился на землю, отламывая оледеневшую ветвь куста - холод сделал ее тверже камня. Он приложил ее к ладони, без труда разрезая кожу острием - тут же, одна за другой, появились на коже капли крови; появились, постепенно собрались на ладони, а затем начали стекать на снег. Разрезанная рука болела, но едва ли он продолжал чувствовать это, когда снова ощутил ее присутствие рядом. На этот раз она не подходила со спины - стояла перед ним, пока еще не так близко, но он мог разглядеть ее: тонкий силуэт высокой девушки с длинными волосами, белое кимоно казалось белее тумана вокруг, делая ее похожей на какое-то безумное видение. Она подходила осторожно, как хищник, чующий приманку в ловушке, но неспособный пройти мимо. Не сразу он заметил, как махнул у нее за спиной белоснежный лисий хвост, как повела она настороженно ушами, но все же направилась к нему.
То, что еще пару дней назад ее шаги были слышны, оказалось просто игрой китсуне - теперь она шагала бесшумно, словно дух, и не обращала на него, кажется, никакого внимания - зеленые глаза пристально глядели на распоротую ладонь и алое пятно на льду под ней.
Шаг, еще один, следующий - как хотелось вновь протянуть руку и схватить ее уже сейчас, словно еще мгновение, и вновь все, что ты увидишь - махнувший где-то вдалеке лисий хвост.
Ее ледяные пальцы коснулись его запястья сначала осторожно. Вздрогнули, отдернулись, а затем схватили вновь, подтягивая ко рту. Как она жадно пила - ни следа от девичьей непорочности, которая могла казаться поначалу! Настоящий вампир, оборотень, зверь, обличие которого могло затуманить голову любому; ровно до тех пор, пока не покажется лисий хвост - первый признак нечеловечности. О последних страшно было даже догадываться.
Теперь он видел ее совсем близко - она сидела перед ним на коленях, склонив голову, так что видно было и белые, как у него самого, волосы и лисьи уши, покрытые светло-серой шерстью, - он дотронулся до них рукой, - очень мягкой на ощупь, словно пух у птенцов. Настоящая китсуне, пока совсем молодая. Хвост у нее всего один, вместо девяти, но тоже только пока. Пройдет время, наберет эта лисица силу, наберут ее глаза хотя бы долю той злости и станут походить на глаза хищника - уже не дай бог тогда подпустить ее так близко к себе.
Будто услышав его мысли, она повела ушами и нехотя оторвалась от его руки. Он понимал ее - постоянно живя в таком холоде, будешь только мечтать о чужой горячей крови. Губы у нее покраснели, приоткрылись - видны были небольшие заостренные зубы; она смотрела прямо на него, смотрела так пристально и долго, что Гин не удержался - провел рукой от волос вниз по шее, лаская ее, но на самом деле самого себя, эту дикую свою сущность, готовый убить, не думая, любого, кто хотя бы раз ее увидит. Дичится, и когти у нее острые, а укус, должно быть, ядовитее змеиного, но главное - лишь знать, чем ее приманить.
Ласка не продлилась долго - будто одумавшись, исчезла она прямо из самых его рук, но Гин почти почувствовал, как хотелось ей остаться, как те царапины, что заалели после того, как оттолкнула она его руку, болели уже не так, как в первый раз.

Он не пришел ни на пятый, ни на шестой день - не спать двое суток было тяжело: Гин закрывал глаза, едва только предоставлялась возможность, не следил за отрядом на тренировке, делал ошибки в отчетах для Айзена. Капитан будто и не замечал ничего - вновь пропускал мимо ушей некоторый фразы, буквально сочащиеся едва скрытым ядом, формально в которых не обнаружишь ничего, но если вслушаться - за такое и выговором бы обычный лейтенант не отделался.
Сон сам звал Гина, а вместе со сном и она - шипела от негодования, царапала когтями лед, рычала и скалилась, так что не оставалось и следа от той призрачной девушки, что манила его за собой в первый раз - истинная сущность китсуне показывалась всегда, рано или поздно.

Когда Гин пришел туда на седьмой день, она уже была там. Была и ждала его - глаза сверкали злостью, хвост хлестал по бокам, будто у разъяренной кошки. Не приручить, но поймать ее оказалось очень легко - теперь она сама шла к нему в руки.
Ласкать китсуне, ровно что большую кошку - от страсти она могла бы на мгновение забыть последние осторожности, освободив волю, и разорвать тебя на куски. Опасно, но Гин рискнул, в последний раз погладив пальцами по ее волосам, за ушами, прежде чем провел между мягких губ. Первый укус последовал моментально - зубы больно прихватили палец, до крови, которую тут же и начал лизать ее теплый язык. Зеленые глаза мигом прикрылись, как от лучшего удовольствия на свете, а рука ее сама коснулась его, будто разрешая следовать дальше.
Лицо, шея, ключицы, грудь, ее живот, еще ниже - кожа там была белее молока, от нее совсем не пахло - ни человеком, ни зверем, - и только по этому можно было понять, что перед тобой дух. И дух этот, кажущийся поначалу лишь тенью, по сути настоящий сукууб. Ненасытность, разгоревшуюся у него в глазах, уже не погасишь, ее можно только утолить, дать ей то, чего она по-настоящему хочет.
Едва пальцы коснулись ее ног, развели бледные колени, как та зарычала, впиваясь когтями в его руку прямо через одежду. Она дернула хвостом, рефлекторно прикрываясь, но Гин только усмехнулся, проводя пальцами по шерсти у самого конца, чуть отодвинув его в сторону, поднимаясь все выше и выше, против шерсти, лаская уже у основания, там, где шерсть теперь становилась влажной.
Она хотела удовольствия только для себя, и Гин готов был дать его ей снова и снова, пока не превратилась в лохмотья его одежда от ее когтей, пока не стало больно двигаться из-за изодранной спины, рук, искусанной шеи, пока, наконец, не расслабилось тело этого демона в его руках, пока не легла ее голова к нему на колени. Уснула она так же быстро, как засыпает животное рядом со своим хозяином.
"Шинсо" - та простонала свои имя, когда он спросил, она готова была бы повторить его и сейчас, готова была бы объяснить все о его мече... она была готова на все ради него, но теперь торопиться было некуда. Теперь он может прийти сюда когда угодно, и лисица всегда будет ждать его - прирученная, привыкшая к рукам, будто домашняя кошка - нет в ней и части той ярости, что была минуту назад - та сейчас спала внутри нее вместе с ней самой.
Шинсо - он проговаривал это имя про себя, смакуя его на губах. Имя, которое она доверила только ему, как доверила свое тело, саму себя. И принадлежит она лишь ему, ведь та - часть его самого, его душа.
Даже когда Гин, гладя тонкое белоснежное горло, внезапно сжал пальцы на ее шее, глаза, две узкие щели, не распахнулись в ужасе, не застыли в злости или страхе. Лиса только зажмурилась, облизав тонкие губы, и вновь расслабилась у него на коленях - уйти от него она уже не могла.


Она не умела считать время, да здесь оно и не проходило. Час мог становиться годом, а месяц - мгновением, все измерялось лишь преображением мира вокруг. Но и он менялся редко - порой становилось чуть холоднее, ледяная трава колола ноги, порой сильнее клубился туман вокруг, а иногда, все чаще за последнее время, таял снег на земле, впервые позволяя зеленой траве принести сюда новый цвет. Ненадолго, но чем дальше, тем все больше держался он, прежде чем покрыться привычной коркой льда.
Однажды она заметила силуэт вдалеке. Другой, не Гин, - хоть тот и спал, но его не было здесь - и как такое могло быть, она не понимала, потому прижала уши, настороженно издали поглядывая на высокого человека с темными волосами, что глядел на нее. Глядел, а затем сделал шаг навстречу - этого хватило, чтобы, не дожидаясь больше, Шинсо в страхе бросилась от него.
В первый раз тут показался чужак, впервые за долгое время кто-то не испугался холода, стоящего вокруг. Схватывало жгучим льдом землю под ее ногами, когти от бессильной злости оставляли незаживающие следы на стволах деревьев. И пусть, скалив зубы, та бежала прочь, она знала, что этот незнакомец будет единственным, кто когда-нибудь сможет приручить их.

@темы: Духовные мечи, Айзен, Гин, Фанфики

---

Не для слабонервных.

[Нему-сама]

Это одни из моих любимейших зарисовок.
Взято с Блич-Кинка. Внимательно читаем предупреждения.

Три зарисовки.

Пейринг: нос Меноса Гранде/Ичимару Гин; намёки на Айзен/Ичимару.
В основном стёб.

Зарисовка первая

Он снова делал это. В который раз? Пятый, десятый - Гин давно потерял этому счет. Он знал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать - каждый раз хотелось застонать от первого же прикосновения его к себе. И то, что происходило сейчас, не было исключением.
Гина всегда тянуло к ним. Он очень хорошо запомнил свои чувства, когда, еще будучи лейтенантом, первый раз увидел Меноса Гранде. Как мигом пересохло в горле, как затянуло в груди от одного его вида - тогда он впервые почувствовал эту пагубную страсть. Как после такого он мог не уйти в Уэко Мундо? Куда ни глянь - тут всюду тянулись бескрайние пески, а со всех сторон на Лас Ночес плыла отрицательная рейацу, создаваемая пустыми и меносами. Последние обитали совсем недалеко - Лес меносов был почти рядом, и иногда, когда порывы ветра прекращались и пустыня затихала, можно было услышать тот томящий гул, который они издают.
Гин прикрыл глаза и сладко застонал, облизывая пересохшие губы. Не в силах больше сдерживаться, он расставил ноги еще шире, тихо ахнув от собственного неосторожного движения. Казалось, что сейчас с ним рядом не один, а целые десятки, сотни меносов с их длинными носами. Такими... белыми... такими твердыми... а этот острый кончик? О, как мучительно сладко тыкался он сейчас в простату. Иногда - до боли, иногда - совсем слабо, так что Гин всякий раз вскидывал бедра и выгибался, подаваясь навстречу.
- Да... да... как хорошо... - мурлыкал он, уже не в силах остановиться. Небольшие отверстия на носу несильно царапали его изнутри, придавая этому бесконечному удовольствию привкус боли, делающий наслаждение еще острее. Как же глубоко он проникал, как широко мог его растянуть! Кажется, насадись он на него сильнее, и нос проткнет его насквозь - от одной этой возбуждающей мысли Гин звучно застонал, выше поднимая бедра. Еще немного, и он окончательно потеряет голову - как же хорошо, как гладко, как...
- ...Гин.
Гин приоткрыл глаза, томно глядя на замершую в дверях фигуру Айзена.
- А? - севшим голосом только и смог выдавить он.
- Что... это? – Айзен говорил спокойно, но, если приглядеться, было видно, как меняются уже не скрываемые никакими очками глаза. Еще пара месяцев в Уэко, и взгляд у него точно станет нервозным.
- Подарок Заэро на День Рождения.
- Первый раз вижу фаллоимитатор такой формы.
- Мне показалось, что это очень оригинально, - протянул Гин, почти любовно положив уменьшенную модель носа Меноса Гранде рядом на футон.
- Никогда раньше не замечал за тобой назофилии*, - рука Айзена дрогнула, очевидно, чтобы помассировать висок, но так и опала на полпути - владыка поймал на себе почти тот же взгляд Гина, каким он встретил его полминуты назад.
- Что поделать, если это самое увлекательное из всего, чем можно заняться в этих стенах...
- Я недостаточно тебя развлекаю?
- Мне снова нацепить лисий хвост, который вас так возбуждает, Айзен-сама? - скучающе пропел тот. Если бы не глаза, действительно можно бы было поверить в его недовольство.
- Нет, Гин. - Айзен подошел к футону, задумчиво глядя на распластавшегося на простынях Ичимару. - Думаю, на этот раз твоей новой игрушки будет вполне достаточно.


*Назофилия (Nasophilia) – сексуальное удовольствие от созерцания и касания носа партнера.

Зарисовка вторая

Это началось давно. Да, наверное, с самой первой нашей встречи, когда нас черти (ну и голод, конечно) занесли в 67 район Руконгая. Обед проходил нормально, только людишки там невкусные, суховаты, никакой изюминки... И тут появились Он. Я сразу заметил его в толпе нескладных, каких-то болезненно желтоватых, шинигами. Молочно белая кожа, тонкие изящные лапки, выглядывающие из-под черного одеяния... А улыбка? Нет, узковата конечно, но когда красный юркий язычок мелькает, точно всполох серо, это согласитесь, возбуждает.
Он выглядел, как один из нас, волею судьбы потерянный и воспитанный опасными хищниками. Мне так и хотелось подхватить его на лапы и унести прочь от этих красноликих уродцев. Я даже рванулся было к миниатюрной хрупкой фигурке, но какой-то неандерталец в очках заслонил мне дорогу.
Я ушел. Но образ странного шинигами преследовал меня во сне и наяву. О, как я мечтал сжать его в своих крепких объятьях (предварительно выбросив и разломав дурацкий жалящий зампакто), сорвать неудобные одеяния и... Тут я понял, что не знаю, что делать с этим дразнящим белым телом дальше - гиллианы бесполы, а когти на моих лапах способны разорвать литую сталь, не то что мягкую податливую плоть. Но выход был! Нос. Длинный белый, гладкий, правильной формы. О да! Это гораздо лучше, больше, сильнее того, что могут сделать эти занудные шинигами!
Осторожно сжимая тонкое тело я вхожу в...
А? Смазка? Ну, да конечно. Хмм, я заберу еще парочку шинигами послабже (чтоб не мешали процессу), свежая кровь — лучшая смазка.
Итак, я раздираю своими сильными белыми когтями тело одного из пленников, кровь стекает по безупречно белым гладким когтям (я каждый день делаю маникюр у Тифани!), я обмазываю нос ароматной, еще теплой жидкостью и ввожу! Меедленно... Я смотрю как нос входит в кольцо плотно сжатых мышц, чужая кровь на бледных округлостях ягодиц — алое на белом. И алыми сгустками энергии светятся его, удивленно распахнутые, глаза.
Я начинаю двигаться назад, вперед, назад, вперед... Быстрее, увеличивая амплитуду и темп движения. Шинигами начинает хрипло стонать, вцепившись нежными лапками в остатки черной одежды. Стоны отражаются от белого безучастного песка пустыни, и замирают в туманной дали...
Что? Еще один шинигами? Точно? Слушай, не мешай мне. Ладно-ладно, (простите, это моя 148 душа — сложно быть Меносом: постоянно сам себя перебиваешь) сейчас.
Не прекращая движения, я беру оставшегося пленника и... И... Откусываю ему голову! (чтоб не мешал эротическим фантазиям, значит) Откусываю голову и тугая струя темно-красной крови хлещет прямо на лицо моего любовника, он слизывает соленные капли с тонких гибких губ, потом с изящных точеных пальчиков...
...
P.S.: Простите увлекся, с нами, Меносами, такое бывает. Но я все еще прошу рассмотреть мою персону на вакансию арранкара.
С уважением, Айэоух,Менос Гранде, почти адьюкас
P.S.S.: Если это возможно, хотелось бы работать под командованием лично Ичимару Гина. Заранее благодарен.


Айзен с отвращением отшвырнул очередную анкету. Стоит только Пустым научится писать, как начинают строчить всякую ахинею. За окном раздался взрыв, взволнованные крики кого-то из Эспада и довольное похихикивание Гина. Иногда Айзену очень хотелось написать «Утверждаю» на 2478 анкете Айэоуха,Менос Гранде, почти адьюкаса.

Зарисовка третья

– На этот раз – ураган, – Айзен перевернул страницу. – Интересно, что еще они придумают.
С недавнего времени владыка взял привычку просматривать ежедневные газеты и выискивать информацию о том, чем объясняют нападения пустых и Арранкаров. Зачем это было нужно, оставалось неизвестным, а спросить его никто бы не решился – кроме Ичимару, которому было все равно.
- Ммммм, – Гин валялся на кровати и что-то рисовал. – Да мало ли что. Град, цунами, извержение вулкана. Пошлешь Меносов – спишут на землетрясение. А…
Он замолчал на полуслове. Рука замерла над листком, где уже красовалась криво нарисованная черная фигура.
– Соуске, – медленно произнес Гин. – А зачем Меносам носы?
– Что? – удивленный Айзен оторвался от газеты.
– Я говорю, зачем им носы?
– Я понял. Думаю, за тем же, что и остальным. Они ими дышат.
– Чтобы дышать, такой большой нос не нужен. А остальные ими еще и нюхают… может, они так чуют жертву?
Айзен покачал головой.
– Они ориентируются на рейацу. И нос тут ни при чем. Обоняние у них очень слабое.
– Тогда и вовсе непонятно…
За полчаса воображение Гина нарисовало с десяток фантастических картин, одна другой не лучше. Последняя теория рассмешила Айзена до слез.
– Скажешь тоже. Они вряд ли знают, что это такое, инстинкт у них только один, а эмоций почти нет.
– Не может быть, – упрямо стоял на своем Гин. – Ты создаешь Арранкаров из Меносов, и у них эмоции есть. Значит, у Меносов тоже должны быть – иначе, откуда они берутся? Просто их надо как-то… разбудить. Чего смеешься?
– Представил, как ты собираешься будить эмоции у Меноса, – Айзен вытер глаза. – Цветы подаришь? В ресторан поведешь?
– Да ладно тебе. Это детали. Если их в принципе возможно так использовать, то имеет смысл подумать.
– И как ты предлагаешь это выяснить?
Гин многозначительно взглянул на него и ухмыльнулся.
– Нет, – улыбка сползла с лица Айзена. – Даже не думай об этом.

***

Менос был не крупным – чуть выше трех метров. Ичимару обошел его несколько раз, внимательно разглядывая, и, похоже, остался доволен. Менос настороженно за ним наблюдал.
– Ну-ка, наклонись, – Гин ласково улыбнулся и поманил его пальцем.
Пустой попятился и бросил затравленный взгляд на владыку. Тот кивнул, давая понять, что ничего страшного не будет. Менос неохотно нагнулся, позволяя Ичимару дотронуться до маски.
– Хм, – Гин обхватил столь заинтриговавший его нос и провел по нему ладонью. – Гладкий. Подходящего размера, – большой палец осторожно погладил кончик носа. – Не слишком острый…
Менос застыл, не смея пошевелиться и умоляюще глядя на Айзена. Но владыка уже ничего не замечал: его взгляд был намертво прикован к рукам Гина. Тонкие пальцы скользили вверх и вниз по белому костяному носу, поглаживали его неспешными ласкающими движениями, медленно обводили края отверстий и осторожно проникали внутрь. Айзен сглотнул и облизнул губы. Каждое движение – уверенные прикосновения, умелые ласки – заставляло его вспомнить, что он не понаслышке знает, какое наслаждение могут принести эти руки. Когда Гин отпустил Меноса и отступил на шаг, Айзен на секунду почувствовал себя разочарованным – но лишь на секунду. К ужасу и восторгу владыки, Ичимару сбросил одежду и забрался на постель.
- Иди сюда, - ласково позвал он, устраиваясь на кровати поудобнее.
Пустой не двинулся с места.
- Ну, иди, не бойся.
Тот с отчаянием взглянул на Айзена и, видимо, понял, что ждать спасения бессмысленно – владыка наблюдал за происходящим, чуть подавшись вперед и крепко сжимая подлокотники кресла. Менос вздохнул, выпрямился и очень спокойно произнес:
– Нет.
– Что? – хором переспросили Ичимару и Айзен.
– Я сказал – нет, – твердо повторил пустой, глядя в глаза владыке. – Заморочить голову шинигами – пожалуйста. Повисеть на стенке – сколько угодно. Притвориться дохлым Улькиоррой – в любое время. Но этого я делать не буду.
В следующее мгновение Менос растворился в воздухе, а на ковер с глухим стуком упал меч.
– Ну вот, – разочарованно протянул Ичимару.
Айзен поднялся с кресла, подобрал занпакто и вложил его в ножны.
– Говорил тебе – плохая идея. Что ж, – он недвусмысленно оглядел лежащего на постели Гина, – попытаемся исправить, что возможно.
И, усмехнувшись, добавил:
– Только не спрашивай, зачем Арранкарам дыры – мучить Эспаду я тебе все равно не позволю.


Конец.

@темы: Внимание: рейтинг!, Духовные мечи, Айзен, Яой, Юмор, Гин, Фанфики

---

Кира/Хинамори

[Нему-сама]

*с трудом нашедшийся*

Без названия.
Автор: Fujin!!
Пейринг: Кира/Хинамори
Драббл.

Читать?

Она тренируется одна на площадке поздней ночью. Она тренируется, с тех пор как её выписали из больницы, каждую ночь.
Капитаны знают об этом и стараются не говорить об этом Унохане. Унохана знает об этом и старательно делает вид, что не замечает. Лейтенанты знают об этом и засовывают себе свою жалость куда подальше.
Остальным всё равно, и она благодарна им за их тактичность.
Почему-то они думают, что тренировочному манекену, по которому она колотит ночи напролёт, стоило приставить очки и углём вывести мягкую улыбку. Никому, как Кире Изуру, не знать, как же сильно они не правы.
Каждую ночь он за ней наблюдает.
За движениями – отчаянными, больными и отточенными – своими до самого последнего. Нелепыми, начисто лишёнными всякой породи на атаку. Просто истерика.
Однажды он не выдерживает и подходит к ней. И она просто больше делать вид, что его не замечает.
Кира встаёт позади неё, перехватывает руку с занесённой для очередного истеричного удара катаной. Мягко, успокаивающе.
- Ты всё не так делаешь. Давай я помогу.
Хинамори удивлённо замирает и как-то расслабляется, давая управлять своей рукой. Просто истерика продолжается.
Кира чувствует её так же, только ярче, жёстче, острее. Вот только он пришёл на этот полигон всего один раз и всё сделал правильно.
Он берёт её кисть – слабую, тонкую, с бьющимися под пальцами венами – ставить катану идеально прямо. И движение – одним, спокойным, резким – протыкает манекен насквозь. Слева, там, где бывает у некоторых сердце.
Хинамори жалко всхлипывает и оседает в его руках. Она ревёт в первый раз с тех пор, как они ушли. Трясётся в его руках, маленькая и слабая.
Совсем как он.
Больше всего ему бы хотелось плакать сейчас в ней вместе.
Но Кира загоняет это желание вглубь, так же как и меч – в набитую соломой куклу. Он поплачет потом.
А сейчас он обнимает девушку, прижимает к себе и шепчет какую-ту глупую чепуху, в которую и сам бы не поверил. Только некому ему такого говорить. Никогда он не жалел, что родился не женщиной.
И потом – вдруг резко, пришедшим озарением:
- А выходи за меня замуж, а?
Просто потому, что у них одна боль на троих, а с Хисаги они никогда не были дружны, он никогда не обожал своего капитана так, да и замуж его не позовёшь.
Хинамори друг детства, она молилась на своего капитана и у неё огромные глаза цвета переспелой сливы.
- Давай, - Слабо отвечает она и продолжает реветь на его груди.
Она всё понимает.

И второй.

Название: Тайна (из цикла "La femme")

Автор: aka Egoista
Бета: -
Фендом: Bleach
Жанр: romance

Персонажи: Кира/Хинамори
Рейтинг: РG-13

Статус: закончен
Предупреждение: ООС
Дисклеймер: не мои
От автора: давняя работа, которой уже месяцев 5...) Думаю, она читабельна даже в том случае, если её оторваться от всего цикла. )

Читать?

- Тренировка окончена! Наконец-то...
- Рано расслабляться, Хинамори-кун, - сказал Кира Изуру, четвёртый офицер пятого отряда, наблюдавший за тем, как рядовые шинигами покидают тренировочный зал.
- Знаю, только после тренировки я вообще на ногах стоять не могу... - в доказательство своих слов девушка сидела на полу, прислонившись к стене и раздвинув ноги. Её пучок уже давно распутался, ещё во время тренировки, и квадрат светло-зелёного шелка вместе со шнурком валялись где-то в зале.
- Тебе помочь? - он протянул ей руку.
- Спасибо, Кира-кун, - Момо оперлась на неё и с трудом приподнялась.
- Почему ты так устаёшь? - Изуру, надеясь на то, что она либо позволит ему, либо просто не заметит, обнял её за талию.
- Кира-кун, а ты уверен, что отчётами занимается Ичимару-фукутайчо?
- Ну да... А кто ж ещё?
- Проехали, - уголками губ улыбнулась Хинамори, - К тому же, я не понимаю, чего от меня хочет Тобиуме. Сражаюсь, сражаюсь с ней, а прогресса - ноль. Зато устаю жутко.
- Хинамори-кун... Зачем тебе банкай? Ты же всего лишь четвёртый офицер, куда тебе!
- Неважно, какая я по званию, я всё равно буду тренироваться дальше.
- Но банкая могут достичь лишь единицы...
- Те единицы, которые оказались достаточно умны для того, чтобы не сдаваться и не верещать о том, что это нереально, - хмуро бросила девушка.
Кира поправил свободной рукой чёлку и взял напарницу на руки. Та не особо сопротивлялась: не то из-за того, что доверяла ему, не то из-за навалившей усталости. Она положила растрёпанную голову ему на грудь. Запах пота, исходивший от его тела, ничем особенным не отличался, но тем не менее, он её успокаивал.
Тем временем блондин понёс девушку куда-то в центр зала. Там он ухитрился освободить одну руку, не опуская девушку, поднял с пола кусок ткани и шнурок и положил их на свою ношу. Та благодарно улыбнулась и спрятала их куда-то внутрь своего косоде.
- Я попрошу для тебя выходной у Айзена-тайчо.
- Незачем, Кира-кун, - улыбнулась Момо, однако она выглядела настолько усталой, что за одни глаза ей можно было дать как минимум неделю отдыха под обязательным присмотром четвёртого отряда.
- Если ты переутомишься, то тогда тебе уж точно банкая не видать.
- Всё в порядке, правда.
- Неправда, - твёрдо сказал Изуру и понёс её в их общий кабинет, по пути игнорируя любопытствующие взгляды подчинённых. Уже там он уложил её на диван, и, будь Кира капитаном, он бы непременно укрыл её своей хаори, но он был всего лишь четвёртым офицером, и поэтому пришлось обойтись обычным одеялом.
- И что прикажешь мне делать?
- От-ды-хать, - по слогам, будто ребёнку, сказал юноша.
- От-ды... хать? - тихо, словно эхо, повторила за ним Хинамори, - А как?
- Сначала поспи. А там посмотрим, - после этих слов Кира Изуру исчез за дверью.

***

Два часа спустя четвёртый офицер пятого отряда Хинамори Момо проснулась от того, что кто-то со всей дури тряс её за плечи. Разлепив свои светлые... нет-нет, завираемся, карие очи, она увидела нависшего над ней Изуру.
- Ты чего? - полусонно спросила девушка.
- Вставай! Я выбил разрешение у Айзена-тайчо на выходной!
- Ну и? Дай поспать... - она укуталась в своё одеяло.
- Для нас обоих.
- Что?! - Момо вскочила так, что ударилась лбом о лоб своего напарника. Если она всё поняла верно, то её только что пригласили на свидание.
- Вставай, - сказал Кира, потирая ушибленный лоб, - И пошли к Айзену-тайчо.
То, как они добрались до кабинета гобантай-тайчо, можно было назвать "пошли" с огромной натяжкой. Скорее уж он бежал так, что сверкали пятки, а она, ещё не до конца проснувшаяся (но надо сказать, весть о выходном на двоих сыграла немалую роль в пробуждении), едва поспевала за ним, попутно косплея мученицу. И, может быть, ей бы вовсе не пришлось делать этого, если бы не то обстоятельство, что он намертво вцепился в её правую руку. Перед нужной дверью он усадил её, ещё более растрёпанную, чем утром, на пол, тепло посмотрел на неё глазом цвета морской волны - второму время от времени уже удавалось спрятаться за растущей чёлкой - и вошёл, не забыв наказать ей не двигаться с места. Из короткого разговора капитана и четвёртого офицера Хинамори услышала только "Спасибо, Айзен-тайчо!". Она приподнялась с пола, стряхнула пыль со своей пятой точки и буквально на цыпочках отправилась в свою комнату: спать. Тем не менее, сбежать ей не удалось. Секунды через три за спиной послышалось "Куда!" и её снова схватили за многострадальную правую руку. Пользоваться шунпо ей не хотелось, ибо, во-первых, ей было просто лень, а во-вторых, она никогда не было мастером в этом деле; Но сейчас Момо искренне жалела, что решила добраться до своей комнаты таким же образом, как и простые смертные.
- Хинамори-кун... - её напарник соизволил заговорить с ней только тогда, когда они почти уже добрались до границы территорий пятого отряда.
- Кира-кун, я хочу спать... - девушка, зевая, прикрыла рот ладошкой.
- Нам ДЕЙСТВИТЕЛЬНО дали выходной, - он голосом выделил это слово, - И ты хочешь провести в постели?
- Да хоть на скамейке. Я спать хочу.
- Поспать ты всегда успеешь, - сказал Изуру, - А вот прогуляться по Миру Живых - вряд ли.

***

Двум шинигами повезло: в том городе, куда они прибыли (Хинамори не знала его названия, а Кира не запомнил: Айзен-тайчо просто ткнул на карте где-то в области Европы), было лето, светило солнце, да и погода была тёплой.
- Красиво, - сказала девушка, оглядываясь, - А где это мы?
- Честно, не знаю, - ответил он, - Может, спросим кого-нибудь?
- Мне это анекдот напомнило, - улыбнулась она, - Ребята его ещё с грунта привезли... С Советов, кажется. Просыпается мужик с большо-ого похмелья, как у Киораку-тайчо, посреди улицы. Он спрашивает "Где я?" Ему отвечают, "На проспекте Ленина." А он говорит... эмм... "А в каком я городе?"
- Вот-вот, - покачал блондин головой, - Наш случай.
- Надеюсь, нам не придётся опускаться до его уровня, - Хинамори улыбнулась, - Может, попробуем почитать указатели?
- Не помешало бы послушать, на каком языке они говорят.
- Лучше сначала купить мороженое, - отрезала она.
- Тоже верно, - тепло улыбнувшись, он взял её за руку и пошел прямо. В отличие от того, что было почти час назад, она вовсе не сопротивлялась, даже наоборот, она вела его за собой.
Когда они дошли до первой попавшейся им тележки с надписью "Ice-Cream", Изуру заказал себе два вишнёвых шарика, а Момо - ванильный и шоколадный.
- А мы сейчас в Риме, да? - спросила она мороженщика. Тот нахмурился, но утвердительно покачал головой.
- Грацие, - улыбнулся Кира, и парочка отошла от торговца мороженым.
- Откуда ты узнала, что мы в Риме? - спросил он, едя мороженое.
- Указатели были на итальянском, - ответила она, немного откусив от ванильного шарика, - А кроме Рима, я не больше не помню названий других итальянских городов. Как назло, из головы вылетело...
- Как! А Венеция, Флоренция, Неаполь, Верона...
- Всё-всё, хватит! - девушка втянула голову в плечи, не желая больше слышать полный список городов Италии, - Кстати, а мы зря взяли мороженое. Теперь есть не захочется. А я как раз хотела попробовать пиццу...
- Ну так пошли, потом доедим.
- Оно же растает...
- Ладно... - подумав, сказал юноша, - Тогда давай прогуляемся по городу. Всё-таки, у нас ещё день впереди, нэ?
- Хорошо, - Хинамори нежно взяла его за правую руку и подмигнула.
- Куда прикажете идти, Химе-сама? - учтиво-шутливо спросил он.
- Туда! - "Химе-сама" указала рукой, в которой был вафельный рожок с шариками мороженого, на узенький переулок.
В толпе молодёжи семнадцати-двадцати лет невозможно было выделить двух богов смерти, которым в кои-то веки удалось выбраться на грунт из горы отчётов и тренировок по два-три раза в день. Салфетки, использованные для того, чтобы удалить пятно от мороженого на широких джинсах Киры, уже давно покоились в ближайшей мусорке. За время, проведённое в центре итальянской столицы, они увидели своими глазами много известных на весь мир достопримечательностей. Странно, но ни он, ни она не были в Италии за всю свою карьеру в мире шинигами длиной немногим более, чем в двадцать лет.
- Может, куда-нибудь присядем? - предложила Момо после полуторачасовой пешей прогулки.
- Может, согласился он, - Вон, кафешка рядом. Пошли?
- Ум, - девушка кивнула.
То местечко, где они решили перекусить, ничем не отличалось от других аналогичных заведений в центре. Из колонок доносились хиты восьмидесятых - по календарю Мира Живых сейчас был тысяча девятьсот восемьдесят какой-то год, - в кафе посетителей было немного, зато на улице полно народу, и большая часть разгуливала в одежде яркой, скорее даже ядовито-яркой расцветки. На их фоне офицеры были одеты несколько блёкло. На Хинамори были белая майка, голубая спортивная куртка, светло-зелёная юбка до колен в тон пучку, белые носки и голубые кеды. Кира же был одет немного проще: в желтую футболку, явно великоватую для него на два размера как минимум, тёмные широкие джинсы с еле заметным пятном от вишнёвого мороженого, о чём было сказано ранее, и массивные темно-серые кроссовки.
- Добрый день, - улыбнулась подошедшая официантка, вручая им по экземпляру меню, - Что будете заказывать?
- Пиццу с грибами.
- Пиццу с курицей.
- Так с чем? - спросила она, не разобрав ничего после слова "пиццу", так как они огласили свой заказ на удивление синхронно.
- С грибами.
- С курицей.
- По очереди, пожалуйста... Вот вы, - девушка посмотрела на Изуру.
- С грибами, - сказал тот.
- А мне тогда с курицей, - улыбнулась его напарница.
- Ещё что? - спросила официантка, записывая заказ в блокнотик.
- Персиковый сок, пожалуйста, - сказала Момо. (Имя обязывает ^_______^ - прим. автора)
- Минералку.
- Хорошо, - девушка кивнула, забрала меню и исчезла.
- Интересно, как они живут, эти люди в Мире Живых? - задумалась шинигами.
- А как они должны жить? - Кира посмотрел в окно, - Просыпаются, завтракают, работают, обедают, отдыхают, спят... Как и мы.
- Где они работают? Как они отдыхают?
- Тебе оно интересно? Всё меняется слишком быстро, чтобы мы это запоминали. Если будешь гоняться за всем этим, то ничего не поймаешь и не припомнишь.
- Но нам же дали отпуск, и надо бы узнать побольше о том, где мы...
- А если тебе здесь слишком понравится, и ты останешься? - сказал юноша, - Тогда мне придётся остаться с тобой, ибо я даже не представляю, что со мной сделает Айзен-тайчо, явись я к нему без тебя.
- Ваш заказ, - милым голосом произнесла подошедшая официантка, которая несла по подносу в каждой руке, - Приятного аппетита, - она оставила подносы на столе и ушла.
- Итадакимас! - бодро сказала Хинамори и взяла со своего подноса один из восьми кусков, на которые была разрезана заказанная пицца.
- Тише, тише, Хинамори-кун, - обеспокоенно сказал Изуру. Затем он с сомнением посмотрел на пиццу перед ним, - И правда. Итадакимас, Хинамори-кун, - он откусил от куска грибной пиццы, - Вкусно.
- Ага, - рука девушки потянулась к стакану с соком, - Махнёмся?

***

- Теперь куда? - спросил Кира на выходе из кафе, - Обратно?
- Сейчас всего лишь пять часов, Кира-кун.
- Тогда что ты предлагаешь?
- Побродить.
- Где?
- Неважно, - Момо подошла к нему на шаг и взяла его ладонь в свои руки.
- Ты хочешь остаться здесь?
- Нет.
- Тогда...
- Пошли, - твёрдо сказала она и потащила его за руку навстречу голосам, которые доносились откуда-то издалека, - наверняка там была какая-нибудь очередная небольшая площадь, которых, как они убедились за последние два часа, в центре Рима было немало.
Причину переполоха они увидели не сразу, так как эту самую причину заслонила толпа визжащих от восторга подростков, которые на первый взгляд были одного с ними возраста или даже немного младше. Блондин осмелился дёрнуть за рукав одного из парней, который пытался пробиться сквозь массу людей.
- А что там?
- Это же сам ТК! - ответил тот, - И вообще, не отвлекайте меня, так я не смогу достать его автограф!
- Кира-кун, - взволнованно прошептала девушка ему на ухо, - Там Пустой, но я справлюсь.
Раздался хлопок, и у гигая подкосились ноги. Сама же она стояла рядом со своими искусственным телом, уже одетая в форму шинигами. Рывок - и богиня смерти уже мчится навстречу довольно большому монстру.
- О, девчонка в обморок хлопнулась!
Та часть людей, что стояла в наибольшем отдалении от знаменитости, обернулась назад, к Кире, который держал в руках бесчувственный гигай и почему-то (так думали люди: они-то не могли видеть ни Холлоу, ни тем более ту шинигами, что сражалась с ним) смотрел на затянутое серыми облаками небо, хотя по прогнозу погоды обещали солнечную погоду в течение всего дня.
И только одна душа заметила, как офицер пятого отряда использовала Кидо на Пустом, и она же увидела, как тот рассыпался в пыль.
Кира Изуру всё-таки решил уйти подальше от сборища фанатов и фанаток некого ТК и унёс гигай своей напарницы с собой в соседнюю улочку. Он перевёл взгляд на прояснившееся небо, откуда всему живому и не только улыбалось римское солнце. Он не чувствовал её реяцу: в области маскировки Хинамори-кун могла дать фору даже большинству лейтенантов. Она могла быть где угодно: она могла быть как по дороге обратно, в Сейретей, так и сзади него, смотреть на него, так нежно обнимающего её искусственное тело. "Но, надеюсь, Хинамори-кун, ты меня простишь..."
Изуру, прикрыв глаза, легко коснулся губ гигая своими, но неожиданно для себя он почувствовал, что его целуют в ответ. Он удивлённо открыл глаза и оторвался от него (от гигая, да - прим. автора). Момо весело подмигнула ему.
- Не ожидал, что ты вернёшься.
- А что мне ещё оставалось делать?
- Но не так же, без предупреждения!
- Значит, скажем "нет" сюрпризам?
Юноша застыл. Тряхнув головой, он отдышался. Хинамори, уже давно слезшая с его рук, ждала, что же он предпримет дальше. Кира положил руку ей на плечо, наклонился и поцеловал. Поцелуй был осторожным, неуверенным, светлым, чутким, - таким, каким и должен быть первый поцелуй по всем законам жанра. Конечно, на самом деле он был уже вторым, но и Изуру, и Момо независимо друг от друга окрестили то касание губ репетицией.
- У тебя ещё есть какие-нибудь планы на сегодня?
- Никаких. Нам больше нечего здесь делать, - девушка вышла из гигая и взяла его за предплечье. Рядом, кроме Киры, никого не было. Затем она достала свой зампакто и вонзила его правой рукой в воздух, - Откройся.
Два офицера прошли через только что созданные ворота, которые задвинулись сразу за ними.
На месте их ждал нагоняй от начальства в лице лейтенанта Ичимару якобы за то, что они провели слишком много времени в Мире Живых. Но на данный момент такие мелочи, как иерархия, права и обязанности богов смерти в пределах отряда, их не волновали.
Потому что у них появилось нечто, скреплённое губами с двух сторон.
Тайна. Одна на двоих.

***

- Вабиске! - раздался голос Изуру в его внутреннем мире.
- Да, хозяин?
Хромая на переднюю правую лапу, перевязанную неизвестно откуда взявшимся куском ткани, к нему подошёл худой, изрядно потрёпанный дворняга с шерстью цвета соломы, который грустными-грустными глазами смотрел себе под ноги.
- Я согласен.
Вабиске медленно поднял голову и улыбнулся.
Глазами.

январь 2009 г., 10-20 числа
AmCos

@темы: Изуру, Хинамори, Гет, Фанфики

---

Гин/Кира

[Нему-сама]

Жаркое лето Страны Духов

Автор: Eswet
Фэндом: Bleach
Рейтинг: R

Пейринг: Ичимару/Кира, упоминается Абараи/Кира.

Жанр: POV, драма
Дисклеймер: моего тут только сюжет.
Размещение: с разрешения автора

P.S. От Нему- данный фик является как бы началом для серии драбблов того же автора. Их я опубликую позже. Произведения замечательные, поэтому..

Читать?

Капитанов и лейтенантов связывает меж собой нечто более теплое, чем просто официальные отношения, нечто более объемное, чем просто дружба или любовь, и нечто более мощное, чем просто плотское влечение.

Так рассуждает Кира Изуру, сидя на ветке громадного дерева, в тени, и следя за тем, чтобы с его многострадальных плеч не сползло кимоно. Всю прошлую неделю капитан Ичимару гонял третий отряд по лесам - устроил учения на местности. Выводы: Ичимару Гин железный, а третий отряд - не очень; если придется драться с холлоу в лесу, то теперь шинигами все-таки не будут спотыкаться о каждый первый корень; в черной форме носиться по джунглям в середине лета адски жарко.

Ради упрощения задачи капитан разрешил подчиненным щеголять в одних хакама. Сам - так и расхаживал, одетый по полной форме, будто жара его ни чуточки не беспокоит. В результате личный состав отряда красуется шикарным загаром, а вот белокожий блондин Кира - сильно обгорел и чуть не схлопотал солнечный удар.

И вот теперь учения окончены, отряду позволен один день каникул. Поэтому Кира сидит на дереве, любуется озерцом внизу, нежится в лучах солнца, смягченных густой листвой, и думает об отвлеченном.

Вот взять, например, пятый отряд. Лейтенант Хинамори по уши влюблена в капитана Айзена. На ней это написано такими большими иероглифами, что не догадается разве что слепой... нет, капитан Тосен как раз догадается... неважно. Так вот, Хинамори. Она хороший лейтенант: исполнительный, сообразительный, авторитетный - в достаточной степени. Айзен не раз хвалил ее вслух при других капитанах, так что Кира в курсе. Айзен очень бережно, даже нежно обращается со своим лейтенантом. Верхушка пятого отряда - образчик не просто теплых, а прямо-таки горячих отношений. Но без особой надобности эти двое даже не коснутся друг друга лишний раз.

А вот, скажем, тринадцатый отряд. Лейтенанта там сейчас нет - как раз в связи с тем случаем капитан Ичимару и взялся натаскивать своих шинигами на бой в лесу, - зато есть парочка третьих офицеров. У них к Укитакэ - страстное обожание. У капитана к ним - какая-то отстраненная ласковость. Полная гармония. Кире порой кажется, что на территории тринадцатого отряда должны сами собой цвести цветы, так у них там пронзительно хорошо в плане атмосферы.

А если на восьмой отряд посмотреть? Эта непрестанная пикировка, вооруженный нейтралитет на фоне вишневых лепестков... Капитан Кёраку, постоянно подкидывающий лейтенанту Исэ повод о нем позаботиться. Без повода она не может себе позволить проявить хорошее отношение, наверно. Ну не идиллия ли?!

Ну и что в ряду таких примеров представляет собою третий отряд?..

Изуру вздыхает, поправляет соскальзывающее кимоно. Да ничего не представляет третий отряд. То ли капитан Ичимару не желает никого к себе подпускать ближе чем на длину Шинсо - когда на обычную, а когда и на максимальную! - то ли лейтенант Кира попросту бездарность и тупица в смысле способности наладить общение. Да и трус к тому же.

Чего уж там, Кира своего капитана боится. Не потому, что Ичимару Гин непредсказуем и опасен, как гадюка по весне. Нет, Кира каким-то шестым чувством ощущает, что никакого заметного вреда капитан ему не причинит. Но боится все равно. Хотя бы потому, что хорошо помнит, как произошла их первая встреча, - ну, когда капитан и тогда еще лейтенант пятого отряда примчались спасать зеленых курсантов от холлоу. Вот за тот раз Кире ужасно стыдно, и стыд с годами не слабеет. И очень страшно увидеть тень этого дня в глазах капитана.

Хотя, конечно, в глазах Ичимару что-то увидеть сложно, вечный прищур не позволяет. А от этого еще неуютнее. Начинаешь себе придумывать всякие нелепицы. Десять раз все оценивать и переоценивать. Каждое слово, каждый жест. Даже если тебя эти слова и жесты, в общем-то, не касаются.

Жесты, да... Когда об общении речь не идет, Кира искренне любуется своим капитаном. Хищной плавностью его движений, отточенной экономностью приемов. Скоростью. Силой. Это прекрасный пример для подражания, да и просто... просто... ну, это красиво. Ничего же в этом нет неправильного, когда нравится красивое?..

Иногда Кире отчаянно хочется высказать свой восторг. Но от одной мысли обратиться к капитану с этим, с такой ерундой, сразу встает ком в горле, и остается только отводить глаза, когда Ичимару, замечая, что лейтенант собирается что-то сказать, вопросительно поднимает бровь. Кира знает, что это еще больше отдаляет его от капитана, но ничего не может сделать. Не может заставить себя заговорить в такой ситуации.

Едва заметное движение внизу, в зарослях, отвлекает Киру от мрачных мыслей. Конечно, это лес в двух шагах от Сэйрейтея, встретить здесь холлоу не легче, чем в собственной комнате, но всякое бывает. Лейтенант хватается за занпакто...

...и тут же расслабляется. Высокая худощавая фигура, из одежды - одна набедренная повязка. Кто-то из своих намерен искупаться.

Да не просто кто-то, соображает Кира еще через мгновение. Ичимару Гин собственной персоной.

Изуру следит, как капитан "рыбкой", почти без всплеска, ныряет в озеро. Долго, долго, долго в темно-зеленой глубине не видно ни тени присутствия человека, потом вода вздымается буруном, и Ичимару устремляется к противоположному берегу. Быстро, очень быстро, - Кира так плавать не умеет, он и вообще неважно плавает. Вот разогнался, вдруг развернулся кувырком под водой - и обратно, широкие плавные гребки, брызги веером в стороны с намокших серебристых волос...

Кире не хватает воздуха - он, оказывается, забыл дышать. Как красиво, с ума сойти, как же красиво...

Ичимару надоело изображать торпеду, и он лежит на спине, раскинув руки, зеленоватая вода колышется вокруг лица, лениво прокатывается при каждом вздохе по ключицам и животу, облизывает неровные шрамы, белые на белой коже, - несколько длинных шрамов вдоль ребер справа, один уходит дальше вниз, под белую ткань...

Лейтенант с силой прижимается спиной к шершавому стволу дерева, это больно, но это хоть чуть-чуть приводит в себя, потому что нельзя же так. Это уже непристойно как-то, он же, получается, подсматривает за своим капитаном, да еще... да еще с таким чувством, о котором подумать-то, и то не вполне прилично...

Лучше всего было бы тихо смыться, но тихо не получится - Ичимару Гин способен отследить любой посторонний шорох. И... и... и Изуру не находит в себе сил уйти. Точно так же, как не мог принудить себя говорить.

Так с ним уже было.

***

Он еще учился в Академии, на предпоследнем, что ли, курсе. Абараи Ренджи, закадычный приятель, как-то попросил составить ему компанию. Он собирался недвусмысленно надраться. Ренджи каждый раз, когда встречал Рукию - теперь Кучики Рукию, - впадал в мрачно-яростное состояние, и чем дальше, тем чаще старался залить горе спиртным, чтобы не натворить чего-нибудь нехорошего.

Изуру согласился, он не умел отказывать в помощи, тем более, что это ему ничего не стоило.

Они оба были уже более чем навеселе, Кира что-то ляпнул, Абараи попытался его стукнуть, обычная дружеская возня, приправленная дурным настроением и сакэ... В общем, слишком далеко они зашли. Слишком.

Изуру был чуть-чуть трезвее, но куда слабее Ренджи. Будь он категорически и однозначно против, с него бы сталось притормозить однокашника заклинанием. Но причинить боль и так уже расстроенному Ренджи... и потом, было интересно... и потом, неприятно тоже не было... и даже, пожалуй, наоборот...

Вот в этом Кира очень боялся себе признаться. В том, что ему понравилось. Ренджи, конечно, был неопытен и очень, очень пьян, но он делился теплом так щедро и искренне... Это перевешивало любые неудобства.

Тем больнее было назавтра, когда, проснувшись далеко за полдень, Ренджи поймал Изуру за рукав и опасливо спросил: "Слушай, Кира, я вчера так страшно нажрался, ничего не помню... Я ничего не сделал... не того?"

Кира разом представил себе выражение лица Абараи, когда тот окажется в курсе событий прошлого вечера; представил, каким чувством вины рискует наградить приятеля... и легко ответил: "Да ты знаешь, я сам не очень-то помню. По-моему, ничего такого."

"Ффу, - выдохнул Ренджи, - с души камень. А то что-то мне так паскудно было, как будто я в какую-то гадость вляпался по уши."

Кира быстренько ретировался в душ, постоял десять минут под ледяной струей, немного успокоился и больше разговора на эту тему не заводил никогда. И даже ухитрился не испортить отношений с Абараи. Хотя рыжий снился Изуру весь оставшийся курс и даже часть следующего, и жить с этим было временами очень неуютно.

Девочка, за которой Кира попытался было ухаживать на предмет вышибить клин клином, погибла незадолго до выпускных экзаменов, и с тех пор Изуру вообще запретил себе любые и всякие мысли на подобные темы.

***

А вот теперь он сидит на ветке, смотрит на Ичимару Гина и кусает губы, пытаясь унять дрожь отчаянного желания во всем теле. Уговаривает себя, что это откат, расплата за слишком долгое воздержание. Оно, может, и так, но легче не становится.

Капитан тем временем, видимо, решает, что накупался. Прямо так, на спине, доплывает до берега и почти сразу скрывается в зарослях ивняка и еще непонятно чего, с маленькими желтыми цветочками.

Только тогда Кира позволяет себе тихий выдох-стон, прикрывает глаза и жутким усилием воли заставляет себя расслабиться: от кончиков пальцев до плеч и бедер, от болезненно напряженного живота до закаменевших скул. Прогоняет воображаемую ледяную, ярко-синюю волну по венам, успокаивает дыхание...

- Изуру, что ты там делаешь?

...и от неожиданности соскальзывает с ветки. Принудительно раскоординированные мышцы не успевают сработать, Кира не может сгруппироваться, ждет жестокого удара о землю.

А удара нет. Вместо этого - крепкие руки, холодок кожи, касание ткани и запах воды, и только потом ноги лейтенанта касаются земли.

- Ты там заснул, Изуру? - удивляется Ичимару Гин, все еще не выпуская Киру из объятий, и правильно делает, потому что ноги у младшего шинигами ватные, и он наверняка упадет, если его не держать.

А Изуру чувствует близкое живое тепло за прохладой кожи только что искупавшегося человека; Ичимару надел хакама, но капитанский плащ накинул прямо на голое тело, а кимоно самого Киры, конечно же, осталось там, на ветке. Заодно с только что обретенным самообладанием.

- Ах вон что, - тянет капитан, Кире непонятна его интонация - немного насмешки, немного досады, и что-то, что-то еще такое... интерес?.. навряд ли. - Мечтать помешал?.. Бе-е-едный мальчик.

Изуру вздрагивает, чувствуя, что краснеет. Хорошо бы еще слезы не выступили, это будет уже окончательный позор. Впрочем, кажется, хуже уже быть не может.

Пытается отодвинуться, но Ичимару не позволяет, наоборот, еще теснее прижимает к себе, а у Изуру эхом в ушах - издевательское "бедный мальчик"... И вот тут что-то словно ломается внутри, странно, что не слышно сухого хруста, он же должен быть... больно...

Кира не сразу понимает, что плачет, судорожно вцепившись в белый капитанский плащ. А когда понимает, сразу становится как-то легче, потому что это конец, лейтенантом ему больше не бывать, капитан Ичимару не потерпит рядом с собой такое жалкое существо. А раз конец, то можно уже ничего не опасаться.

И поэтому, наверное, Изуру не пугается до обморока, когда Ичимару большим пальцем за подбородок приподнимает его лицо, смотрит недоумевающе и вопросительно (глаза у капитана редкого вишневого цвета, теперь Кира знает), а потом вдруг целует, легко, легонечко, в уголок губ, и еще - в щеку, ближе к уху, и еще - едва касаясь дыханием ресниц. А потом он тихо спрашивает:

- Так легче, Изуру?.. Больше не страшно?

И, наверное, у Киры на лице написано столько всего сразу - изумление, и благодарность, и мольба о пощаде, и жажда продолжения, - что Ичимару смеется и свободной рукой ерошит волосы своего лейтенанта, все так же обнимая его, а Кира как раз в этот момент начинает ощущать, что обгоревшие плечи не рады этому объятию. Но близость капитана важнее, Изуру решает не обращать внимания - а его тут же отпускают, перехватывая за талию.

- Так не надо делать, понял? Не надо молчать, когда больно.

- Но ведь... - это же неприлично, показывать, что тебе больно, хочет возразить Кира, но его перебивают:

- С другими молчи, если хочешь. Со мной - не надо.

Ошеломленный лейтенант только хлопает ресницами.

- Если хочешь что-нибудь сказать - скажи. Спросить - спрашивай. Ты имеешь право на ответ - иначе на что я тебе капитан?

Кире кажется, что мир перевернулся с ног на голову, а его самого болтает где-то между небом и землей.

- Капитан, а как... как вы поступаете, когда больно? - не иначе как от растерянности спрашивает он, и тут же внутренне сжимается, понимая, что это - чересчур личное, что прав на такие ответы ему не положено ну никак.

- Я? Улыбаюсь, конечно, - отвечает Ичимару непринужденно. Потом он отпускает Изуру, одним шагом - не прыжком, этой техники Кира еще не знает - оказывается на той самой ветке, подбирает кимоно, спускается так же стремительно, набрасывает кимоно лейтенанту на плечи.

- Обгореть второй раз будет обидно, верно? Пойдем в город, Изуру, пока ты не перегрелся.

Кира с готовностью кивает, это он понимает хорошо: рекомендация, готовая перейти в приказ, - для капитана третьего отряда очень характерно.

Правда, мучительно хочется понять кое-что, но...

- Я же сказал: хочешь спросить - спрашивай, - а вот и знакомые интонации, где-то на краю фразы маячит легкое раздражение. Только Кире теперь и впрямь не страшно, тут совсем другое...

- Я... не знаю, как спросить, капитан Ичимару.

Жаркий румянец снова проступает на скулах. Блондины всегда слишком легко краснеют.

- Ах вон что, - повторяет Ичимару Гин понимающе. - Ну что ж... почему бы нет? Но только не сегодня, и даже не послезавтра, слышишь, ты, жертва жаркого лета! Марш домой, лейтенант. Лечиться.

- Слушаюсь, капитан! - вытягивается Кира, снова чуть не уронив кимоно. Поспешно сует руки в рукава.

И они идут по еле заметной тропинке, а третий отряд постепенно подтягивается, и даже держит какое-то подобие строя, когда они выходят из леса на улицы Руконгая.

Кира идет в шаге позади и правее капитана Ичимару, и знает совершенно точно, что он на своем месте, раз и навсегда.

Ичимару шагает во главе отряда, глядя на встающую впереди громаду Сэйрейтея, и улыбается.

Как всегда.

The End

@темы: Изуру, Яой, Гин, Фанфики

---

Административное.

[Нему-сама]

Хочется начать выкладку высокорейтинговых фиков с сообщества Блич-Кинк. М-м-м, особенно полюбившихся.
Эти фики действительно высокого рейтинга, поэтому предупреждаю сразу. Так как по правилам проводившегося Кинка все заявки выполнялись анонимно, авторов я, увы, не знаю.
Если Вы- автор, и не желаете видеть свой труд здесь, то пишите мне в почту, и я обязательно его сниму.

P.S. вместе с этим я по-прежнему буду выкладывать фанфики заказанных вами пейрингов. Кинк- просто небольшое развлечение.

Ну а пока...

@темы: Административное

---

Урахара/Укитаке, Кёраку/Укитаке (:

[Нему-сама]

Неподходящий

Автор: Styko
Перевод: Аззи
Фэндом: "Bleach"

Пейринг: Урахара/Укитаке, Кьераку/Укитаке

Жанр: юмор
Примечание автора: действие происходит во время счастливой, безмятежной жизни всех троих в Сейретеи. И хотя нет уверенности, что Зараки в это время уже был капитаном 11 отряда, без него никак нельзя.
Примечание переводчика: не знаю, откуда автор взял озеро возле дома Укитаке, но водная гладь принимает непосредственное участие в блякавае совращении невинных. Все ООС, кроме Урахары.
Разрешение на перевод: запрос на перевод послан
Дисклеймер: все принадлежит законным владельцам

Дальше?

1. Неподходящий по порядковому номеру…

- Нет, нет, Шунсуй, ты не можешь пойти с нами.

Веер затрепетал, отвлекая недоумевающего брюнета от ироничной улыбки Урахары. Правда, отчетливый смешок все же выдал заговорщика. Кьераку взглядом потребовал ответа у Джуширо, но тот только пожал плечами словно напоминая, что не хватит и вечности разгадывать загадки Кисуке.

- Почему не могу? – с требовательной интонацией продолжал напирать упрямец. И снова заслужил лишь снисходительную улыбку:

- Потому что ты не подходишь по порядкому номеру!

- Почему я не подхожу? – на этот раз Кьераку обращался за объяснениями к Укитаке, но лучший друг сделал вид, что мыслями витает далеко от бренной Сейретеи.

- А, ты не понимаешь? - веер застыл, прикрыв пол-лица Кисуке и подчеркивая коварный блеск глаз. – Джуширо - капитан какого отряда?

Теперь Укитаке искоса кинул непонимающий взгляд на заводилу. К чему он ведет? А сбитый с толку Шунсуй почесал грудь и решительно ответил:

- Тринадцатого.

- А я?

- Двенадцатого, как будто ты этого не знаешь, Кисуке!

Тот засмеялся прежде, чем продолжил задавать вопросы терпеливым тоном учителя, беседующего с туповатым учеником:

- А что идет перед двенадцатью?

- Одиннадцать, - все еще недоумевающе.

- А номер твоего отряда?

- Восьмой.

- Точно! Как видишь, ты не подходишь по порядковому номеру. До рандеву с тобой у Укитаке еще длинный ряд цифр в определенной последовательности. Поэтому ты не можешь помешать нам провести вдвоем романтический денек.

Кисуке-кун еще раз подарил собеседнику порхающую улыбку, потом взял под руку Джуширо, который растерянно пробормотал: «Пока!». И исчез с ним в одно мгновение.

Злость с головой накрыла оставшегося в одиночестве синигами. Этот ублюдок так запросто утащил Джуширо! Задыхаясь от гнева, Кьераку-тайчо принял решение. Он сделает все, чтобы стать «подходящим по порядковому номеру»!

2. …должен потесниться!

- Силы небесные! О чем ты только думал?

В голосе Джуширо звучала искренняя забота. Нижняя губа брюнета задрожала, но он не произнес ни слова. Он сидел, прислонившись к белой шероховатой стене обители Укитаке, и смотрел на озеро, где искрился свет заходящего солнца.

- Не двигайся! – приказал хозяин дома и влажным платком вытер кровоточащую рану на лбу друга. Пострадавший слегка вздрогнул, словно не ожидая такой заботы.

- Ты должен радоваться, что легко отделался.

Невнятно что-то буркнув, Кьераку хотел отвернуться, но друг крепко держал его за подбородок. Наклеил пластырь на рану и только затем разжал пальцы.

- Шунсуй, - голос Джуширо звучал настолько укоризненно, что раненый почувствовал себя отъявленным преступником, у которого вдруг проснулись остатки совести. – Ты напал на Зараки, на синигами, убившего несчетное количество людей и среди них предыдущего капитана одиннадцатого отряда.

- Ну и что! Я не такой слабак! - но противореча задиристому тону послышался вздох, явно идущий из глубины сердца.

Длинные белые волосы взметнулись, когда Укитаке сел рядом. Он тоже не отрывал взгляда от сверкающей воды, терпеливо ожидая, пока друг объяснит свой легкомысленный поступок.

- Конечно, я дрался с Зараки…

- Почему?

Упрямец слегка прижался плечом к хрупкому телу, а затем проворчал:

- Потому что он капитан одиннадцатого отряда.

Но Джуширо все еще не понимал, и его молчание явственно намекало об этом. Любимец дам вздохнул еще раз, прежде чем выдавить из себя:

– Я хочу быть подходящим по порядковому номеру.

На мгновение воцарилась тишина. Потом раздался веселый смех. Растерявшийся капитан восьмого не знал, должен он сейчас обидеться или нет. Из-за своей болезни Укитаке не так часто смеялся, и поэтому неожиданное веселье задело самолюбие. Кьераку отвернулся.

Поняв состояние приятеля, Джуширо тут же успокоился, но так и не смог стереть улыбку с лица. Лишь мягко уточнил:

- Ты хочешь получить отряд Зараки, чтобы стать подходящим по порядковому номеру и пойти со мной на свидание? Ты действительно так ревнуешь?

Легкий румянец, красноречивее любого ответа, покрыл скулы Шунсуя. Как награда голова друга легла на его плечо. Кьераку смущенно кашлянул, но тоже чуть склонил голову, чувствуя, как светлые волосы мягким шелком щекочут его щеку. Целую вечность сидели они, не шевелясь, и любовались, как заходящее солнце рассыпает алые рубины по глади озера. Джуширо предпочел бы продлить мгновение, но Шунсуй его желаний не разделял.

- И? – послышался вопрос.

Блондин сделал вид, что не понимает.

- Чем вы тогда занимались, в тот романтический день?

Это должно было прозвучать вскользь, но вышло неожиданно резко. Выдержав укоризненную паузу, Укитаке произнес тихо, чуть виновато, как это обычно бывало, когда приходилось упоминать свое слабое здоровье:

- Я не хотел беспокоить тебя, говоря о том, что недуг начал прогрессировать… Кисуке предложил мне новое лечение… Это было поначалу болезненно и не очень приятно… Но кризис миновал…

После пятиминутного молчаливого раскаяния пристыженный приятель постучался затылком о стену, проклиная свою подозрительность:

- Из-за этого я прицепился к Зараки…

Он со вздохом попытался подняться на ноги, намереваясь не то сделать сеппуку, не то снова броситься в бой с Кенпачи. Но Джуширо остановил его, взяв за руку и погладив ею свое лицо.

- Я буду вознагражден за свое мужество? – не поверил счастью Шунсуй.

- Я бы сказал за свою глупость, - с загадочной полуулыбкой пояснил изящный блондин.

- Это все ради тебя!

- Как благородно. Я очень ценю твои порывы, – Джуширо больше не усмехался. Их губы оказались близко-близко друг к другу…

The End

@темы: Урахара, Укитаке, Кёраку, Яой, Юмор, Фанфики

---

Ичиго/Урахара (:

[Нему-сама]

Пылинки в лучах

Автор: Fujin
Фэндом: Блич

Пейринг: Ичиго/Урахара

Рейтинг: PG-13
Примечание: прикол про день рождения на английском, конечно, будет звучать не так актуально. Ну да не важно
Дисклеймер: Все принадлежит законным владельцам.
Размещение: С разрешения автора

Дальше- больше (:

Урахара один сидит на крылечке магазина, прислонившись спиной к стене. Млеет от яркого душистого солнца. По двору летает пыль.

Он лениво нанизывает на нить крупные стеклянные бусины, и если бы не это движение, можно было бы подумать, что он спит. Разноцветные лучики от стекляшек летают по двору вместе с пылью.

Печёт.

- Эй, старик, - Хмуро протягивает Ичиго. Как будто это на пороге его, а вовсе не своего дома сидит Урахара. Или просто – мимо проходил, - Я тут с тобой посижу.

- Надо же, какая честь, - Протягивает тот в ответ насмешливо и сонно.

И тень от панамки скрывает и прячущуюся улыбку, и выражение глаз. Молчат. Катаются по земле пылинки.

Не клеится разговор, и Ичиго сам уже не знает, почему вместо прогулки его занесло именно в этот переулок, к этому человеку.

Пальцы ловко одевают бусины на иголку и дальше – на крепкую кручёную нитку. Непонятно даже, как они на такую широкую налезают. Красные, зелёные, золотые. Тонкое гранёное стекло.

- А где…все? – Как бы невзначай начинает Ичиго, указывая на двор. Не умеет он начинать разговоры.

А Урахара умеет прекрасно, и ничего не стоило бы ему помочь пареньку найти тему, подсказать, чего тот хочет, ждет в пыли, духоте, в безлюдном переулке у входа в магазин. Но он только довольно улыбается уголками губ и крутит в руках крупные бусины. Преломляясь в гранях стекла, солнечные зайчики прыгают из его пальцев.

Послушные.

- Я из гулять отпустил. А то совсем устали. – Поднятым вверх пальцем – удачной находкой, - На море купаться, вот.

Ичиго тут же представился Тессай, в окружении шезлонгов и надувных кругов бегающий за детьми. Почему-то по-прежнему в переднике. Ловко сказано, не придерёшься. Ичиго кивает, молчит

Урахара с интересом наблюдает за ним из под пол панамы, как за занимательной зверушкой. Хитро щурится.

- Мои вот тоже уехали, - Наконец снова начинает тот, - Каникулы, как-никак, разъехались все из города. Лето. – Словно извинением, - Скучно.

Урахара улыбается шире и часто кивает. От мельтешения зелёных полос рябит в глазах.

Тоже складно вышло.

- А ты почему не с ними?

- Ну как же, - Ичиго ухмыляется, хлопает рукой по заднему карману джинсов, где еле выглядывает удостоверение шинигами. Временно исполняющего обязанности, - Пустые, все дела. Если я уеду, кто же тут останется?

Урахара от всей души смеется этому, как хорошей шутке.

- А что, меня в расчет уже никто не берёт?

Ичиго фыркает, отворачивается, с видом раздражённым, скучающим и совершенно независимым.

Как будто это не он пришёл стоять у порога чужого дома.

- Не говори глупостей, старик.

***

Ичиго быстрым устремлённым шагом входит в магазин, проходит мимо прилавков и шкафчиков с товарами. В магазине прохладно и тихо. Тонкие солнечные лучики просачиваются сквозь пыльные, годами не мытые стёкла.

В нерешительности останавливается у пустого прилавка.

- Желаете чего-нибудь приобрести? - Урахара появляется из-за спины, услужливо улыбаясь и быстро-быстро махая веером.

От этой дежурной улыбки злость закипает в горле. Жаркая, как солнце на дворе.

Ичиго резко разворачивается и изо всех сил кидает мяч Урахаре в грудь. Его он принёс с собой.

Тот ловит его самыми кончиками пальцев, умудрившись не сломать веер, не помять.

- Поиграй со мной, мне скучно.

Урахара задумчиво крутит мяч в руках, а потом делает несколько шагов, наклоняется и оставляет его у входа. За порогом.

Хитро выжидающе смотрит, отходит к прилавку.

- Вы слишком самонадеянны, молодой человек, если считаете, что можете требовать этого от занятого торговца в разгар рабочего дня.

Ичиго сердито фыркает. Тишина звенит вокруг. Лежат давно пыльные товары на полках.

Ему и так нелегко было заставить себя прийти сюда снова.

Он отходит к порогу, поднимает мяч, возвращается и с силой опускает его на прилавок перед Урахарой. Прямо на россыпь каких-то побрякушек.

- Даже так? – Смешливым прищуром, - А если я не хочу?

И Урахара кладёт раскрытую ладонь на мяч. Даже не касаясь – просто рядом с его рукой. Из-за теней точно не разглядеть, но кажется – вот-вот рассмеётся.

Ичиго зло шипит сквозь стиснутые зубы, резко отдёргивает руку и мяч, тут же разворачивается, идёт к выходу.

В дверях задерживается и, даже толком не обернувшись, кидает через плечо:

- Я жду тебя во дворе.

***

Они сидят на ступеньках у заднего входа. Шумно отрывисто дышат. Вечереющий воздух звенит вокруг. Мяч лежит перед ними в пыли, красный в расплывающемся по двору закате.

Они вспотели, они устали так, что еле доползли до этого крыльца. Хочется пить.

А Ичиго, впервые за долгое время, наконец чувствует себя по-настоящему отдохнувшим. Так, что и сказать-то нечего.

Вдруг Урахара сам разрывает повисшую вечернюю тишину. И усталость, и лёгкую сонливость, и умиротворённость.

- Вот теперь мы с тобой устроим обмен. Твоя очередь сделать то, что я попрошу.

Ичиго поднимает взгляд от потёртых досок пола. В горле и так сухо, ком сворачивается внутри. Чуть выше солнечного сплетения, чуть ниже гортани.

Произносит недовольно:

- Чего тебе?

Урахара откидывается на стену магазина и острые закатные тени делают его безнадёжно усталым, слабым и лживым. Он непривычно отказывается встречаться с Ичиго глазами, смотрит в алеющий горизонт.

- Расскажи мне. Как там…сейчас?

Ичиго не нужно объяснять где это – «там».

Сейчас. Без меня.

Такие вопросы тоже задают с трудом.

- Разве Йоруичи-сан не рассказывала тебе всё?

Горьким смехом-передразниванием:

- Только общие события. Йоруичи-сан думает, что она меня щадит.

Ичиго отворачивается, молчит. Вовсе он не собирается ничего рассказывать.

Просто не знает, что можно рассказать про это неживое место. Просто слишком не привык видеть Урахару без всегдашней улыбки. Усталым. Спрашивающим. Таким.

А тот снова спрашивает – скучающим голосом, словно невзначай. И кажется – с каждым словом ломает себя. Беззаботного. Просто ему слишком надо знать.

- Говорят, Маюри назначили капитаном двенадцатого.

Ичиго кивает в ответ.

- А лейтенант у него кто?

Пожимает плечами:

- Не знаю. Девушка какая-то. Плёл что-то про то, что сам её сделал.

Урахара горько смеётся. От закатных росчерков полосы его панамки кажутся буро-малиновыми. И глаз не видно.

- О да, такое как раз в духе нашего отряда.

Снова молчат. Смотрят, как медленно скрывается за высотками солнце.

- Я тоже давно хотел спросить.

Урахара уже успел нацепить свою привычную улыбку. Прежде чем повернуться.

Иногда эта улыбка бесит Ичиго настолько, что хочется врезать тому прямо по лицу. Чтобы стереть эту улыбку. Увидеть удивление.

Сдёрнуть треклятую панамку и посмотреть, какого же цвета у него глаза.

Только вот Ичиго знает – это не его желание.

- Ну?

Спокойно, безразлично:

- Этот говорит, что Айзен наверняка был не первым, кто додумался скрещивать шинигами и Пустых.

Смехом, коснувшимся губ веером:

- Каких только глупостей не говорит тебе твоё подсознание. Что еще Этот тебе рассказывает?

Ичиго пропускает издёвку мимо ушей, смотрит серьёзно и с вызовом.

- Говорит, что у тебя такие эксперименты явно лучше получаются. Говорит, что живой пример этому есть. Мы.

- Какая гнусная ложь.

Вот и всё. Просто и невзаправду как всегда.

Урахара прячет улыбку в складках веера и ждёт, что же тот ответит. С интересом наблюдает за реакцией. Ответить на это нечего.

- Понятно, - Ичиго встаёт, оттряхивает штаны. – Поздно уже, я останусь?

Голосу в голове он верит не больше, чем Урахаре. Урахаре он не верит вообще.

Но всё же интересно – кто же из них врал.

***

Ичиго просыпается далеко за полдень, встаёт, сонно позёвывая, одевается. С непривычки спать на тонкой жесткой циновке ломит спину.

Выйдя из комнаты, он проходит по магазину, служебным помещениям. Никого. Только пыль, пробивающееся сквозь щели солнце и тонкие разноцветные блики от подвешенных под потолком стекляшек.

Из полуприкрытой двери складского помещения слышится какая-то возня. Ичиго входит внутрь и видит Урахару, силящегося запихнуть ящик на одну из верхних полок.

- Давай помогу.

Он встаёт рядом, берёт ящик – тяжёлый, зараза – за деревянные бока. Занозит руки. Пальцы у Урахары тёплые, даже сейчас осторожные. Вдвоём они ставят груз на место.

Пыхтя, пытаются отдышаться.

- Премного благодарен, - Урахара тут же вынимает блокнотик и принимается с довольным видом что-то там записывать, - Кстати, не хочешь подработать грузчиком?

Ичиго сердито смотрит на него, на эту раздражающую фальшивую улыбку и никак не может понять, что это – глупое предложение или такая странная шутка. На всякий случай отвечает:

- Нет, спасибо, мне и так работы хватает. Что это было?

- Очень жаль, такие перспективы. Что было? Ах, это. – Урахара ловко закрывает блокнот. – Ничего необычного. Решил заняться продажей еще и нормальных людских товаров. Надо же бедному торговцу на что-то существовать. – Смехом; веером, глушащим этот смех, - Что-то здесь душно, пойдём.

Ичиго пожимает плечами и выходит вслед за ним.

Его всё тянет обернуться и посмотреть еще хоть раз на этот дурацкий ящик. А еще лучше – прийти ночью и распотрошить его до самого дна.

Потому что он всё никак не может понять, когда шутки Урахары просто шутки, когда они что-то скрывают и когда же бывают правдой.

Что-то тяжеловат был ящик для всякой мишуры.

***

Ичиго легко парирует удар, уворачивается и ударяет сам. Отвратительно скрипят мечи. Не давая опомниться, отходит на пару шагов и с разбегу бросается в атаку; прыгает, готовые разрубить противника прямо в прыжке.

Сам бы он так не смог, и белобрысый псих ликующе хохочет в голове.

Урахара успевает защититься, но слишком много напора, ненависти в этом ударе, и он падает на песок полигона. Ичиго нависает сверху, давит Зангетсу, грозя переломить тонкий чужой клинок. И краем сознания успевает подумать, что эта сила и эта ненависть – тоже не его.

- Сдавайся.

Сейчас Урахара кажется почти испуганным. Уставшим. Непривычно открытым, слабым, со слетевшей панамкой.

Глаза. Надо успеть посмотреть, какого цвета у него глаза.

Ичиго тянется ниже, жалобно скрежещет сталь, преодолевая сопротивление. Еще ниже.

Он уже так близко, что может чувствовать его сбивчатое дыхание. Сладкий запах страха, который чует не он. И глаза. Глаза.

Урахара вдруг резко выворачивает Бенихиме, 2ой рукой собирает горсть песка и швыряет ему прямо в лицо.

Не успел разглядеть.

Пока Ичиго откашливается, Урахара успевает встать и зайти за спину. Даже не пытается ударить.

- Хватит. Всё, допрыгались.

Но Ичиго не хватит, он одним движением разворачивается и нападает снова. Почти успевает задеть, прежде чем Урахара задержит его клинок своим. И вдруг резко даёт кулаком прямо по лицу, вытянув руку над скрещенными мечами.

- Я же сказал: хватит.

Ичиго зло скалится, кровь из разбитой губы капает крошечными пятнами прямо на пол пещеры. Жарко. Щиплет.

- Еще нет.

Урахара фыркает, кладёт меч в ножны, превращая клинок в безобидную трость. Оттряхивается, подходя ближе, обходя Зангетсу как несущественную помеху.

- Как-нибудь в другой раз. Вытирайся и пойдём отсюда.

И он протягивает руку, тыльной стороной ладони касаясь щеки, подбородка, шеи. Стирая стёкшую струйку крови. Небрежно вытирает руку о штаны, разворачивается, собираясь уходить.

А Ичиго зло шипит сквозь стиснутые зубы, и духовная сила спиралями стекается вокруг. Трещит, сыпет искрами.

- Нет, сейчас.

Есть в этом что-то жизненно необходимое – хоть раз победить Урахару. После капитанов, лейтенантов и огромных Пустых – именно его. Наверное, это потому, что он его первый учитель.

Но белый псих смеётся внутри.

Но почему-то это кажется таким важным именно теперь. Когда грязные кровавые полосы на руках Урахары горят воспоминанием прикосновения. Кожи к коже.

- Не буду я с тобой вообще больше тренироваться, - Безразлично протягивает тот.

Он всё-таки еще не дошёл до того, чтобы кидаться на безоружных, и потому Ичиго уже почти кричит – зло, пытаясь спровоцировать:

- Да ты просто боишься меня.

Урахара в ответ спокойно пожимает плечами, всё так же идёт к выходу, автоматически вытирая руку о ткань одежды.

- Разумеется, и это тоже.

***

- Послушай, а как же Йоруичи-сан, неужели ты её тоже отправил…отдохнуть?

Они сидят на кухне. Пьют чай, остывающий в толстобоких кружках. Старая пыльная лампа над ними то и дело моргает.

От кружки Урахары еле чувствующейся добавкой тянет ромашкой, крапивой и покоем.

- Отчего же. Не мне решать, где ей быть, - Веер у губ скрывает отсутствие улыбки. Тень от панамки – выражение глаз. А голос – голос уже давно послушен настолько, что не подводит его, - Йоруичи-сан в Сейретей. Ей есть, куда возвращаться.

Ичиго смотрит на широкие доски стола, греет руки горячей чашкой, обхватив её ладонями. Наконец снова спрашивает:

- А ты? Ты бы хотел вернуться?

Урахара одним движением складывает веер, и на губах у него опять всегдашняя таинственно-беззаботная усмешка. Как будто она никогда не сходит с лица.

- Слушай, Куросаки-сан, давно хотел тебе сказать. Прекрати представлять меня как какого-то страдающего романтического героя. Напрягает, честно.

Тот в ответ только давится остывающим чаем.

Пытается понять, когда же Урахара врал – до этого или теперь.

***

Ичиго всё-таки неуютно было спать в доме Урахары. Это, конечно же, из-за жёсткой циновки на полу – в основном. Хотя лучше, чем в своём пустом доме.

И еще душно. И мысли всякие глупые лезут в голову. И тяжело дышать.

Да еще и этот ненормальный бубнит в голове всю ночь напролёт.

Однажды он всё-таки не выдерживает и встаёт с кровати. Выходит из комнаты. Идёт узкими коридорами магазина. На босых ногах остаётся пыль, скрипят половицы.

Проходя мимо комнаты Урахары Ичиго невольно останавливается. Хочет войти, хотя явственно ощущает: это желание – не его. Даже поднимает руку, касаясь гладкой поверхности двери.

В гортани по-прежнему стоит пошлый запах сушёной ромашки, или это комната Урахары пропиталась им насквозь.

Из-за перегородки слышно, как он глубоко размеренно дышит.

Ичиго закрывает глаза, лбом прислоняется к двери, чтобы лучше чуять этот горький запах, слышать дыхание. Даже сейчас тёплое. Растопыривает пальцы ладони, ощущая поверхность дерева. Запоминая.

Глупо.

- Иди спать, - Доносится из комнаты мягко и приглушённо.

Урахара наверняка думает так же.

Ичиго не отвечает, идёт дальше по скрипящим половицам, не решаясь включить в коридоре свет.

Доходит до склада и только там зажигает маленькую лампочку под самым потолком. Достаёт тот самый ящик, ставить который он помогал Урахаре недели назад. Нашел лом, открыл крышку. Так конечно нельзя поступать в чудом доме с чужими вещами, но сейчас Ичиго плевать на это. Ему надо знать.

В ящике оказались книги. Сложенные стопками ряды совершенно разных книг.

Ичиго зло рассмеялся, потому что не знал, что же сделать еще. Книги – это ничего. Может оказаться как и тщательно скрываемое памятью, так и действительно «нормальными людскими товарами».

Урахара. Поганец. Наверняка он сделал всё это специально. Мучил его неопределённостью. Дал заметить этот ящик. Положил в него всякую хрень.

Разрешил жить в своём доме. Играет в мяч и тренируется с ним в пещере. Пахнет чаем с то ромашкой, то крапивой, то полынью. Так смешливо улыбается. Так тепло дышит.

Прогоняет ночью от дверей своей спальни.

Книги – это ничего. Так и непонятно, что же он делает постоянно: так болезненно скрывающее врёт или просто издевается.

Это белолицый псих в голове, а вовсе не он, хочет залезть к Урахаре в душу и выпотрошить её до самого дна.

Наутро Урахара находит Ичиго в том же складском помещении между томами «Дон Кихота» и какими-то дамскими романами.

***

Электричество вырубило совершенно неожиданно, поздним вечером, во всём районе. Маленькие домики и магазины гасли – один за другим.

Ичиго устроился в старом покосившемся кресле, подобрав под себя ноги. До этого он читал какую-то книгу со склада Урахары, а теперь – без света – почти спал, прижавшись к потрепанной обивке.

Урахара сидел на полу у его ног и уже битый час крутил в руках провода. Честно пытался что-то сделать, хотя, по правде говоря, не соображает он в этом ничего.

На столе горела одинокая свеча.

За окном занималась гроза.

- Прекрати заниматься глупостью, - Протягивает Ичиго недовольно.

- Вовсе не глупость! – Смеётся тот в ответ смехом фальшивым и усталым, - Я пытаюсь обеспечить нам блага цивилизации.

Свеча на столе сыплет искрами и гаснет.

До этого её дёрганный свет резко очерчивал короткие морщинки у его глаз. И выступающие костяшки пальцев на застывших над проводами руках.

Ичиго сонно смеётся. Теперь они остались вообще в полной темноте. Только росчерки молний в окне.

- Лучше бы пошёл снова зажёг, - Упрёком.

- Лень.

Молчат. Чуть скрипят в руках провода. О стекло ударяются первые капли дождя.

- Скучно. Давай ты мне что-нибудь о себе расскажешь.

Урахара запрокидывает голову, почти положив её ему на колени, смешливо вопросительно смотрит.

- Например?

Конечно Ичиго плевать на Урахару. Просто его достало сидеть в тишине и темноте, вот он и пытается исправить хотя бы первое. Вовсе не хочет он ничего о нём знать. И вовсе не нравится ему ощущение теплого дыхания у колена.

Белёсому психу в голове – тому бы понравилось.

- Ну, не знаю. Когда у тебя день рождения, например?

Глаза Урахары хохочут, почти черные в темноте и тени. Опять насмехаются.

- Тридцать первого декабря.

От такой откровенной издёвки Ичиго вскипает настолько, что готов придушить Урахару прямо сейчас. Грохочет гром. Он даже протягивает руки, да только так и застывает, едва коснувшись шеи.

Чувствует, как бьётся пульс.

- Ты можешь хоть раз нормально ответить? Я, между прочим, серьёзно говорил.

- Я тоже.

Просто, мягко. И Ичиго вдруг верит – наскоком. Просто устал всё время сомневаться в его словах. Он склоняется над ним, закрывает глаза, и уж больше не хочет ни о чём думать. Это удивительное, редкое ощущение – взять и поверить, даже когда на самом деле практически уверен, что над тобой опять смеются.

Урахара пахнет хвоей, Новым годом и волшебством. Совсем детским, несуществующим – а не тем, что подвластно шинигами.

И дед Мороз, и стеклянные шары, и цветная мишура, и подарки под ёлкой на утро – всё это, слившееся радостным детским ожиданием и нетерпением. Памятью.

Ичиго – ему ведь нет и двадцати.

Потому он еще помнит, что только волшебники из детских сказок рождаются накануне Нового года. И ведь, наверное, похож, зараза.

Он склоняется ниже, зарывается лицом в волосы, шумно дышит. Нельзя так шутить, да еще и положив голову на чужие колени. А если не врёт – если нет? Тогда, пожалуй, можно было бы даже разреветься.

Урахара фыркает в темноте.

- Ты меня за это еще поцелуй.

***

Ичиго вернулся далеко за полночь. Его не было весь день. Весь день шёл проливной дождь.

Он стоит на крыльце давно закрытого магазина, давно промокший до нитки, барабанит кулаком в закрытую дверь. Больше часа.

- Да пусти же ты! Засадил мне в голову этого психа, отправил чёрте куда, а теперь и видеть нас не хочешь?!

Голос из-за двери тихий, усталый и приглушённый. Даже через перегородку от Ичиго явственно несёт алкоголем.

- Отчего же? Хочу, только в другом состоянии.

- Ах, а в любом я тебя не устраиваю?!

И он снова барабанит руками, с размаха пинает дверь ногой. Потом не выдерживает, пытается открыть наглухо запертую дверь, изо всех сил дёргает её в сторону.

Та вдруг поддаётся.

Ичиго влетает внутрь, едва не упав. Урахара стоит тут же, у распахнутой двери, машет веером, несмотря на холод. Или как раз из-за него – просто от вредности. Дождь косыми струями льётся внутрь – прямо на пол магазина. Он ногой возвращает дверь на место и подходит к Ичиго, смотря незлобно и чуть обиженно.

- Ты зашёл. Я посмотрел. Дальше что?

Тот заходится хриплым кашлем – ему прямо в лицо. Чуть пошатывается. Алкоголем от него пахнет ярко, одуряющее, непривычно.

- Дурак ты. Такой умный, а не понимаешь.

Урахара не дурак, и он отлично понимает, что Ичиго есть с чего напиться, когда на улице хлещет такой вот ливень. И воспоминания душат. Нечёткие, полупридуманные, детские.

И остался ты в городе совсем один. На целое лето.

Он знает наверняка: Ичиго весь день простоял без движения, глядя, как бьются водяные струи по реке под проливным дождём. Ждал.

Может, Удильщик вернётся. Может, новое воспоминание придумается.

- Давай раздевайся, залезай под горячий душ – и спать. Не хватало еще, чтобы ты простудился.

Ичиго сипло смеётся, и вода с его промокшей одежды заливает полы. Как будто даже кипяток сможет выбить из него этот холод. Как будто ему не всё равно, простудится он или нет.

Конечно, он помнил о матери всегда. Но в такие ливни было особенно паршиво.

- Плевать.

Урахара знает. Всё-то он знает, этот лживый торговец сказками и дверьми в мир волшебства и неживых.

Ичиго сидит на холодном, мокром полу, и помнит каждую морщинку на её лице. И кажется: расплывается под ним не вода, а её вязкая тёмная кровь, потому что за окном проливной дождь, ливнем забивающий в глаза, в кожу, в душу – воспоминания.

Урахаре тоже плевать.

- У меня магазин, а не больница. Всех посетителей потом своим кашлем распугает. Потом вытрешь за собой воду.

И он рывком поднимает Ичиго на ноги. Тот делает пару шагов, поскальзывается и снова падает на пол. Сидит, уставившись перед собой бессмысленным взглядом.

Урахара вздыхает, садится напротив.

Барабанят капли по крыше и окнам.

- Ну и что же мне с тобой делать?

По тону слышно: ночного гостя он хочет как минимум огреть чем потяжелее, чтоб глупости в голову не лезли. Просто голосом своим он владеет не хуже, чем лицом.

Ичиго сидит перед ним на полу, мелко дрожит. Холодный и насквозь промокший. Ему всё равно.

- Ладно, давай я тебя переодену и спать положу. Может, и не заболеешь.

И он забирается рукой тёплой – почти горячей на замёрзшей коже – под футболку, начинает стягивать её. Неловко, торопясь.

А Ичиго почему-то именно теперь не выдерживает; хватается мокрыми пальцами за ворот его одежды, прижимается всем телом, судорожно всхлипывая в шею. Несёт – вместе с запахом дождя и алкоголя:

- Знаешь, она…У неё глаза…Совсем забыл…Не могу никак вспомнить, какие же…Напрочь…А еще она, знаешь, она так любила, когда…

Ичиго холодный и влажный, его мелко трясёт. Урахара неуклюже обнимает его одной рукой, другую положив на губы. Потрясающим контрастом сухие и горячие.

- Нет, не знаю. И знать не хочу. Молчи.

Рождающаяся истерика заканчивается. Вмиг.

Тот смотрит удивлённо и обиженно, судорожно сглатывает. Вдруг хмурится, как от новой внезапной идеи, и тянется губами к его лицу, подминая Урахару под себя. Пока ладно снова не остановит его.

- Не надо, - Мягко, успокаивающе, горько, - Наутро тебе будет стыдно. И за это, и за то, что ты пытался рассказать. Не надо ничего этого. Не интересно.

Ичиго долго и пристально вглядывается ему в глаза. Слишком темно. Кажется, какие-то светлые. Не разобрать.

А потом встаёт, чуть опять не поскользнувшись, и идёт в душ, на ходу расстегивая ремень. Стало быть, в горячий. Чтобы не заболеть. И посетителей не распугать.

- Дурак ты, - Глухо, отчётливо, хрипло, - Я не пьяный, просто мне очень фигово и вдобавок облили саке.

Конечно, Ичиго вообще не пьёт. И уж тем более в такие дни. Когда на улице ливень и воспоминания стеной дождя встают поперёк горла.

Мешают нормально даже дышать.

Урахара смотрит на его удаляющуюся спину и не спорит даже с «дураком».

***

Ичиго тихо скулит во сне – больно, низко, со смесью жалости и злобы – нерождённым криком Пустого. Мечется по кровати. Его трясёт.

То и дело лицо его искажается полузнакомой гримасой, и кажется: почти до серости белеет кожа, растягиваются в сумасшедшей улыбке губы. А потом его снова знобит, колотит крупной дрожью, и простыни скрученные и влажные – от пота? слёз? дождя?

Ичиго тихо смеётся во сне – хрипло, обиженно, со смесью ненависти и зависти – к Полным и живым. Мечется по кровати. Его тоже трясёт.

Бессвязно бормочет, разговаривая сам с собой. Ночью, во сне, ему сложнее всего бороться с белёсым паразитом, пустившим корни внутри. В самой глубине – там, откуда разрастается прореха Пустых.

То и дело руки его во сне тянутся к горлу – и непонятно, чьё из них это желание – разорвать, убить, неважно кого.

Себя – чтобы не выпустить наружу разрастающуюся внутри шизофрению?

Его – чтобы выпустить хоть на минуту себя?

Тогда сидящий рядом Урахара придвигается и легонько бьёт веером по этим рукам. Несильно, едва касаясь. И Ичиго успокаивается, обмякает, спокойно глубоко дышит.

А потом вдруг резко распахивает ошалелые глаза и смотрит в упор – жалобно, просящее.

Низко хрипит севшим со сна голосом:

- Помоги мне. Я больше так не могу. Пожалуйста. Я буду хорошим, я буду послушным. Ты же можешь, - Его одуревшие глаза горят даже в темноте, - Выпусти меня, - Резко вскидываясь на кровати, с рёвом кидаясь на сидящего человека, - ПУСТИ!

Его снова скручивает и прижимает к кровати, и он мечется по ней, как привязанный – своей-чужой волей, и бормочет в бреду.

- Пусти, пусти, я тоже хочу жить, я, я, только я.

Урахара сидит, и без тени эмоций на лице наблюдает за этим. Ничего не отвечает, ничего не говорит. Вот уже которую ночь напролёт.

Впервые в жизни ему стыдно за столь хорошо удавшийся эксперимент.

***

- Пойдём, - Урахара вдруг хватает его за руку и тащит за собой. Непривычно оживлённый, напористый, - Решил тебе кое-что показать.

Ичиго недовольно вырывает руку, но идёт следом. Вообще-то он уже собирался спать. Вообще-то на улице низкая звёздная ночь. И ему вовсе не понравилось ощущение чужих тёплых пальцев, сомкнувшихся на запястье.

- Что еще такое? – Нарочито недовольно, сонно. Заинтересованно.

Урахара приводит его в складские помещения, и, не объясняя, принимается осматривать коробки. Пыльные лампочки без плафонов висят высоко под потолком. Одна перегорела, одна моргает.

Наконец он, видимо, находит то что искал – в наглухо запечатанном деревянном ящике, на одной из верхних полок. Приподнимается, пытаясь его достать, но, едва коснувшись ящика руками, тут же отдёргивается, словно что-то вспомнив, и со смехом разворачивается к Ичиго.

Со смехом до того непривычно честным и живым, что это почти пугает.

Может быть, он решил, что и ему надо когда-то извиняться.

- Слушай, Ичиго, а достань-ка мне ту коробку.

Из дальнего угла, от входа, низко и подозрительно:

- Я еще не нанимался к тебе грузчиком.

Но он всё равно подходит, встаёт на цыпочки, осторожно берёт ящик и ставит его на пол у ног Урахары. Совсем лёгкий.

- Ну и открывай теперь сам, раз достал, что ли.

Ичиго коротко и сердито смотрит на Урахару, с совершенно непричастным видом наблюдающего за тем, как он шарит в поисках лома, снова подходит, открывает ящик. Как будто это не он заставил его заниматься этой глупостью.

В ящике лежит смятый кусок ткани, серо-бурый от пыли. Урахара берёт его самыми кончиками пальцев, резко встряхивает и открывает неприметную заднюю дверь.

Пыль от плаща густым едким маревом еще стоит в воздухе, заставляя кашлять и щурить глаза. А через распахнутую дверь – огромным ворвавшимся миром – уже хлынул оглушающий ночной ветер, и шум, и низкое звёздное небо, и тихий смех за плечом. Пылинки ломались от этого воздуха прямо в полёте и оседали на доски пола.

- Ну чего встал? Пойдём.

Урахара взял его за плечо и вывел во двор, захлопнув дверь магазина. Ладонь была обжигающе-теплой, но на этот раз он отчего-то не возражал. Темно. Только яркие точки звёзд и тонкая щель света из-за двери.

Торговец стоял посреди двора и пристраивал пыльный плащ у себя на плечах. Нои его промокли от ночной росы. Ичиго стоял рядом, хмуро смотрел, дышал полной грудью, чувствовал, как колотится сердце, и не говорил ничего.

Урахара наконец закрепил плащ замысловатым узлом – нормальные завязки давно потерялись - поднял ногу, как будто собираясь идти по лестнице. Наступил. Хмыкнул. Луны не было, но звёзды – миллионы звёзд – освещали дворик и две фигуры ярким фосфорическим светом.

- Пойдём, - Еще раз повторил он.

А потом вдруг схватил Ичиго за запястье и прыгнул – прямо в распахнувшееся, упавшее сверху ночное небо.

И ветер бьёт в лицо – холодный, свежий, дурящий. И звёзды светят ярко, выбивая слёзы из глаз.

А Урахара прыгает еще выше, несётся с нечеловеческой скоростью – и тишина в свисте ветра звенит вокруг.

Плащ хлопками треплется на ветру, больно задевая лицо.

Звёзды горят.

Как в детских сказках, где колдуны и ведьмы умели летать. Со звоном ёлочных игрушек и запахом хвои. С днём рождения в канун нового года и волшебством. Детским, а не тем, что подвластно шинигами.

Шабаш.

Полосатая панамка слетает с головы, а они всё несутся вперёд – быстрее; дальше. Ичиго до боли хватается за руку и готов закричать от переполняющей скорости, свободы и чего-то другого: хрупкого, неуловимого, наполняющего болезненной нежностью.

Они летят: то высоко, то низко кидаясь в ночное небо. А потом узел, закрепляющий плащ, вдруг развязывается, и они спиралью падают вниз. Ичиго успевает схватить ткань в последний момент, и она знаменем падает вместе с ними, хлопая над головой.

Невысоко. Они падают в высокую траву, умудрившись ничего не сломать. Плащ грязной тряпкой опускается у ног. А Урахара лежит под ним и хрипло счастливо смеётся. От него пахнет ромашкой, крапивой и старым уютным теплом.

- В общем, ты извиняешь меня за всё плохое, что я мог сделать.

Ичиго утыкается лбом ему в грудь и чувствует, как в его ушах бешено колотиться чужое сердце. Дышит его теплом.

- Нифига.

Урахара снова смеётся и ерошит его короткие растрёпанные волосы.

Ичиго тянется вперёд всем телом и видит: обычные серые глаза.

От ночного воздуха и полёта кругом идёт голова.

- Ну и ладно.

- Ладно, - Соглашается Ичиго и тянется еще ближе.

Трава полна росы – злым напоминанием дождя, а ему впервые за долгие годы так пронзительно тепло. Тепло так, что наверняка можно прогнать из костей и памяти засевший там проливной ливень.

Чужое сердце колотится прямо напротив его – за тонкой перегородкой одежды, кожи и рёбер. Горячее, нужное, живое. То есть он, конечно, знал, что у Урахары в гигае обязательно должно быть сердце, но совсем другое – чувствовать его вот так.

Псих смеётся в голове и сейчас его опрокинутое небо ничем не отличается от того, что над головой.

Поцелуй вышел неловким, скомканным, мягким.

А сидящая на противоположном крыльце кошка отстранённо следила, как её семейную реликвию гоняет по траве ночной ветер.

***

Ичиго сидит за столом, обхватив руками чашку с остывающим чаем. На улице еще темно, но уже стелется по ногам белёсый утренний туман. Пар от чая забивается в ноздри. Заставляя кашлять.

Кажется, он всё-таки простудился.

Урахара тоже входит на кухню, наливает чая себе и салится напротив, еле заметно довольно улыбаясь уголками губ.

- Йоруичи-сан вернулась.

- Да, - Сонно кивает он и улыбается ее шире.

Ичиго заходится болезненным кашлем, шмыгает носом. Точно заболел.

- И что она…говорит?

- Говорит, что почти добилась у руководства Сейретея указа о моём возвращении. Тяжелые времена, былые заслуги, капитанов не хватает, сам понимаешь…

Он понимает и, не отрываясь, смотрит в свою кружку, на грязно-бурый остывающий чай.

- Знаешь, - Продолжает Урахара, и глаза его над ободком кружки смеются, - Все девушки любят иногда поиграть в жён декабристов, особенно если для этого не вовсе не обязательно выходить замуж, а впереди у них – вечность. А потом им вдруг становится так стыдно за то, что они устали играть, что они готовы выбить из кого угодно что угодно.

Ичиго вздрагивает и отрывает взгляд от чашки. До рези в глазах всматривается в чужие, силясь понять: врёт, нет? И всё равно по-прежнему не может.

Не может, чёрт его дери.

- Вернёшься туда?

Урахара сидит напротив и понимающе благодушно улыбается.

Голос в голове смеётся презрительно и издевательски, отскакивая от перевёрнутого неба.

- Ты пей, пока совсем не простудился. Пей.

И Ичиго заходится надрывным кашлем, раздирающим горло и лёгкие.

Ему, в общем-то, всё равно.

The End

@темы: Урахара, Ичиго, Яой

---

Ичиго/Рукия

[Нему-сама]

Белые стены Сейретея

Автор: Fujin
Фэндом: Блич

Пейринг: Ичиго/Рукия

Рейтинг: PG-13
Содержание: . В общем чем сильнее шинигами, тем сильнее они хотят есть - это официальный факт. Пустые голодны постоянно. А Ичиго там, вообще-то, самый сильный.
Дисклеймер: Все принадлежит законным владельцам.
Размещение: С разрешения автора

Читать?

Он сидит прямо посреди идеально-белой улицы, прислонившись к стене. Шумно дышит. Иногда жмурится от усталости и яркого солнца.

Грязный, безнадежно выдохшийся, совершенно чужой в этой окружающей строгости и белизне. В этом городе. В это мире мертвых. Слишком живой.

Ичиго встает, опираясь на меч, морщится от боли в вывихнутом плече. Коротко выругивается, перешагивая через поверженных противников.

- Что ж вас так много…

Кто-то пытается промычать в ответ, но проходя мимо Ичиго смотрит на него своим самым искренним взглядом, и тот тут же притворяется невменяемым. Неудачно.

- Как же это достало…

Зангетсу скребёт о камни мостовой. Сухо во рту. И жарко в тёмной одежде.

Всё вокруг - белое.

Как и одинокая башня - там, вдалеке.

Он должен дойти.

Ичиго вдруг спотыкается - от усталости и сонливости - хватается растопыренной ладонью за стену, чтоб не упасть. На пальцах вместе с жарой остаётся пыль.

Жажда сушит горло, хочется есть.

Хочется спать.

Ичиго снова сползает по стенке, щурится, рукавом стирает стекающий по вискам пот. Снова выругивается.

Он только чуть-чуть поспит и пойдёт дальше. Намного проще идти ночью в темноте.

Есть хочется так сильно, что невольно начинает тошнить. Вдруг почему-то кажется, что этот гложущий шинигами всё нарастающий голод очень похож на голод Пустого. И даже едят они почти за тем же. Пора отсюда валить.

Горячие камни: под ним - аккуратная мостовая, за ним - белеющая стена.

Ноюще и беспомощно болит сердце.

Прежде чем забыться дёрганным, напряжённым снос, он думает, как же эта усиливающаяся с каждым шагом в этом мире боль похожа на осколок меча, застрявшего в груди.

Он обязательно спасёт её как можно скорее.

А то что-то он слишком часто думает о всяких глупостях в этом мире неживых.

***

Проснулся он от топота десятков ног.

- Ну вот, опять.

Ичиго неторопливо поднялся, опираясь о Зангетсу, зевнул, потёр всё еще сонные глаза, пригладил всё равно взлохмаченные волосы.

Нашедшие его шинигами смотрели опасливо, если не сказать испуганно, и не решались напасть первыми. Настороженно следили за тем, как он снова зевает, даже не прикрывая рта.

Им же лучше.

- Эй, ребята, - Протянул Ичиго лениво и недовольно, - если вы сейчас тихо развернётесь и уйдёте, я сделаю вид, что не заметил вас.

Те помялись какое-то время, посмотрели на уже поверженных противников, а потом развернулись и ускоренно пошли куда-то по своим делам. И только теперь Ичиго разглядел на них эмблему четвёртого отряда.

Хрипло устало рассмеялся. От резкого движения лёгких в груди снова заболело сердце.

Колким обломком катаны. В мире живых оно не болело. Никогда.

Уже стемнело. Даже стены вокруг растеряли свою лезущую в глаза белизну. Стали грязно-бурыми.

Ичиго вздохнул, осмотрелся и продолжил идти. Зангетсу с противным металлическим скрежетом тащился за спиной. Поднимать его было лень.

Ичиго шёл, придерживаясь рукой за пыльный, еще хранивший дневной жар камень стен.

Башня маячила впереди. Такая же ослепительно-сияющая, как и днём. Как бьющаяся пульсом цель, как путеводная звезда.

Зачем-то нужно туда идти.

Отчаянно хотелось есть. Голод судорогой растянулся от низа живота до самого горла. Зудят дёсны. И что-то жадно ноет - в самой глубине.

"Это не голод" - Смеётся ему в уши кто-то с истерической сумасшедшей улыбкой. Белой, как дневные стены Сейретея. Мира неживых, - "Ты это и сам прекрасно знаешь"

"Отвали" - Огрызается Ичиго.

И идёт дальше, пальцами ловя пыль и тепло камней. Слушая скрежет своего меча и биение своего больного сердца.

Он шёл спасти её как можно скорей.

У него было ни малейшего желания заводить новые знакомства.

"Ну же", - Давил в виски смех, - "Ты пока не знаешь, что делать, когда так невыносимо хочется есть. А я могу показать…"

Ичиго резко останавливается, зло ударяет кулаком по стене. Сильно, до ломоты в костяшках.

Не хватало еще, чтобы его вздумала учить собственная шизофрения. Всё здесь ненастоящее: и камни мостовой, и лживые капитаны, и этот голос в голове.

Одна чистая духовная сила. Больше ничего.

Только он, потерявшиеся где-то друзья и крошечная девушка, сжавшаяся в самой высокой башне Сейретея. Это было бы даже романтично, если бы её не собирались убить. Если бы ей - наверняка - не было отвратительно холодно там.

"Всё я знаю" - Почти рычит Ичиго, и сплёвывает прямо на аккуратные камни мостовой. На эту силу, чистоту и ложь - "Когда хочется есть, надо есть - вот и всё".

***

В дом оказалось легко пробраться. Едва очутившись в чужой квартире, Ичиго воровато осмотрелся.

Темно. Тихо. Ни шороха, ни вздоха.

И не видно почти ничего.

Он осторожно обошёл небольшую квартиру и убедился: действительно никого нет. Наверное, хозяева решили уехать куда-нибудь подальше от переполоха в центре города.

Или ему, наконец, начало везти.

Вычислив кухню, Ичиго принялся обыскивать многочисленные шкафчики. Свет решил не зажигать - на всякий случай. Ящички выдвигал аккуратно, чтобы не шуметь. Дверцы шкафов закрывал.

Старался делать всё как можно спокойнее и продуманнее. Глубоко размеренно дышал. Чтобы доказать - даже не себе, нет - тому бледному паразиту, что это вовсе не неизбывный голод Пустого гложет его изнутри. Просто хочется есть. Просто слишком много духовной силы потратил за одни только последние сутки.

И это вовсе не у него дрожат разрывающие упаковку руки.

Нашёлся хлеб и коробка печенья.

Ичиго ел там же. Не отходя от шкафов, не доходя даже до стула.

Крошки падали на пол.

Такой же белый днём, как и всё вокруг.

"Не поможет" - Смехом-хихиканьем.

"И тебе приятного аппетита" - Зло, почти испуганно.

Помогало. Совсем чуть-чуть.

Быстрая тень скользнула на самой грани видимости. Ичиго резко обернулся, почему-то даже не подумав схватится за рукоять меча.

Он шёл за ней, и ждал - в каждом шорохе, тени, звуке.

Никого.

Показалось.

Как и голос в голове.

Надо закончить здесь все дела как можно скорее и уходить.

А то совсем подводят его глаза и уши. И сердце болит.

Ичиго быстро доел остатки хлеба и пошёл к окну - выбираться.

Надо спешить, а ночью идти гораздо удобнее.

Башня Раскаянья занесённым топором палача белела над Сейретеем.

Шинигами сами дали ему и этот топор, и право вершить свой суд. Он здесь всё в щепки разнесёт, если кто-то попробует не отдать то, за чем он пришёл.

Рукия.

Наверное, надо будет сказать что-нибудь возвышенное, когда он придёт за ней.

***

Ичиго тенью бежит по узким улочкам. Когда мимо проходят патрули, прячется в крошечных переулках. Он не избегает схваток: просто драка займёт куда больше времени, а он спешит.

Кто знает, сколько осталось еще дней.

"Я знаю" - Белизной, смехом, опрокинутым небом - "Без меня тебе её не спасти"

Ичиго до боли стискивает зубы, чтобы не отвечать. Даже мысленно. Потому что если не останется других способов спасти её - сойдёт и этот.

Надо только придумать, что же ей сказать. Что-нибудь отвратительно честное, такое, чтобы оно вместило в себя и весь его путь в Сообществе Душ, и схватки, и решимость, и оставшуюся в мире живых семью, и боль, нарастающую в груди, и опять закрывающиеся глаза, и тоскливо пустующую парту - совсем рядом с его, и одиночество ночами - без чужого дыхания за дверцей шкафа, и белые камни мостовой, и сумасшедшего придурка в голове, и Пустых - без души и сердца, и её огромные испуганные глаза. Как же ей, наверное, холодно там. В этой башне.

В этом насквозь прогнившем неживом мире.

Он всё-таки отвлёкся и не успел укрыться от патруля. Всего двое.

Шинигами решили не поднимать тревогу и справится с ним сами. Ичиго улыбнулся на это дёрнувшимся уголком губ - повезло - и взял Зангетсу в руки.

Голод с удвоенной силой взвыл внутри.

"Я спасу тебя. И никто тебя больше не обидит. Не заставит мёрзнуть в башнях. Не захочет убить". Забота. Почти правда. Совсем, совсем не то.

Ичиго с лёгкостью парирует первый удар, выбивает меч и ударяет противника по лицу. Несильно, кулаком, но тот отлетает назад и больше не нападает.

Издевательский смех стучится в висках.

"Мне тоскливо без тебя. С нами тебе будет лучше. Будешь жить в моём шкафу". И пустующая парта рядом, и чужое дыхание ночами, и короткие приветствия по утрам. Правда. Вот только всё равно не то.

Второй соперник оказался серьёзнее. Он дрался с такой мрачной отрешённой мстительностью, как будто и впрямь хотел убить. Но прежде чем наконец зайти ему за спину и оглушить, Ичиго успел заметить первого шинигами, убегающего в сторону сторожевого поста. Поднимающего тревогу.

Ичиго тихо ругнулся, сплюнул, закинул Зангетсу за спину и тоже побежал. Чтобы успеть подойти к Башне Раскаянья как можно ближе до того, как его догонит кто-нибудь посерьёзнее тех двоих.

"Ты просто нужна мне. Я не могу без тебя - вот и всё" Слишком эгоистично. Даже не похоже на правду.

Вдруг словно взорвавшаяся поблизости духовная сила словно оглушила его. Лишила дыхания, прижала к самой земле. Покоряющая до рези в глазах.

Больно быстро его догнали.

Не шевельнуться.

А Ичиго - второй волной, не слабее чудовищной чужой силы, прижавшей к камням - внезапно вспомнил, что же снилось ему все эти дни в Сейретей. Отчего так часто клонило в сон. Вернуться.

И, поворачиваясь к новому противнику - огромному, устрашающему, одноглазому - он понимает, что у того нет шансов.

Потому что теперь Ичиго просто не может проиграть.

***

Пустой оглушительно ревёт в ночном небе. Царапает когтями асфальт. Огромный, несуразный, преисполненный желанием есть и убивать.

Через дыру в его груди видны крошечные городские звёзды.
Он пришёл за его семьёй, и никто, кроме двоих, даже не видит его. И никто, кроме Ичиго, не может их спасти.

Она стоит прямо перед ним: крошечная, раненая, сжавшаяся. Держит в руках меч. Он стоит напротив неё.

И Пустой кричит совсем близко - их особенным криком - со смесью жалобы и угрозы.

- Если ты хочешь спасти свою семью, ты должен умереть от моего меча, - Решительно говорит она и руки, сжимающие тёмную, катану, дрожат.

Ичиго мог бы поспорить. Возмутиться. Не поверить. Но Пустой уже настолько близко, что можно было бы почувствовать его дыхание, если бы он дышал. А у неё такие тёмные глубокие глаза, что спорить не хочется.

Он берёт руками клинок, подходит ближе, и острие катаны упирается прямо в грудь. Напротив сердца. Она действительно напугана, и от того лезвие ходит из стороны в сторону, разрезая одежду и полосуя кожу.

- Ради этого я сделаю всё, - Спокойно отвечает он, и делает шаг навстречу.

И тогда эта боль впервые пронзает его. Та, что сейчас обломком меча притаилась в сердце, будто девушка забыла вынуть его до конца.

Катана разрезает кожу и проходит между рёбер. Слишком больно. С пальцев, сжимающих клинок, капает кровь, чёрная в темноте. Груди не видно. Ну да скоро это будет не важно. Руки немеют от боли, и Ичиго останавливается, чтобы перевести дух.

Она вовсе не собирается ему помогать. Стоит напротив, стиснув рукоять тонкими пальцами; смотрит, удивлённая, как маленькая девочка. Кажется: не верит.

Пустой перед ними скребёт стены дома и ссыпает остатки черепицы. Оглушительно ревёт.

Ичиго сглатывает, стискивает зубы - до вздувшихся на шее вен - и снова идёт вперёд. Еще сильнее насаживая себя на лезвие меча. С холодной сталью, уже торчащей из груди.

Катана с мерзким хлюпаньем возит внутри из стороны в сторону - руки у неё дрожат всё сильнее.

Сердце болит почти как сейчас.

А Ичиго идёт вперёд, не обращая внимания на ломающиеся рёбра и болящее сердце.

Идёт к ней.

Протягивает окровавленные руки, касаясь её плеч. Тёплых, как воск горящих свечей, даже под одеждой. Такой он её и запомнил: тёплые плечи, горячее дыхание, холодные испуганные глаза. Кучики Рукия. Просто девушка, которую тоже надо спасти.

Её трясёт в его руках, и ей сейчас гораздо страшнее, чем ему самому. Она не привыкла, чтобы умирающие на неё так смотрели.

До него так не неё смотрел, умирая от её меча, только один.

А Ичиго смотрит всё равно, и подбирает слова, и хочет рассказать ей так много - наскоком. Про то, какие у неё теплые руки, и как она порой наклоняет голову - своевольно и обиженно, и как дышит она во сне, и как он не спит ночами, слушая её дыхание, и хочется пойти, открыть дверцу шкафа, отнести её на кровать и до утра греться её дыханием, наплевав на то, что подумают остальные.

Про то, как не может он без неё там - один, в мире живых. Просто не может - и всё. Про то, что он без неё не вернётся.

Про то, что он просто не может оставить её в это чертовой башне, как не мог бы оставить и никого другого. Про то, что она слишком тёплая, живая и необходимая, совсем не подходящая для белых стен Сейретея. Мира неживых.

Про то, что он обязательно заберёт её с собой и научит смеяться - не так, как она делает это обычно - нужным выученным уроком. Выезжать за город с друзьями, сидя у костра до утра. Верить глупым история. Пить из трубочек сок.

Просто жить.

И Ичиго идёт вперёд, и катана торчит уже не из груди, а из спины. Одним ободранным крылом. Он залил её своей кровью. Он до боли стиснул руки на её плечах.

До рукояти остался всего шаг.

Ичиго делает и его, уже повиснув на клинке всем телом. Не забота о семье заставляет его сделать это. Не тоска. Не нужда. Ну, не только. Не любовь даже.

Это больше всего похоже на долг.

Он дошёл до неё. Он прошёл к ней через лезвие катаны, насадившись по самую рукоять. Сам. Он просто не может теперь бросить её в этой башне.

Он знает, что сказать, еще до того, как обменяется первыми ударами со своим противником. Пусть тот и капитан, в победе Ичиго не сомневается. Это еще одна составляющая долга.

"Я пришёл за тобой. И я спасу тебя, хочешь ты этого или нет"

Ведь это её дрожащие руки сжимали клинок, насквозь пронзивший его сердце.

The End

@темы: Ичиго, Рукия, Гет, Фанфики

---

Доппельгангер, часть 3-ая (:

[Нему-сама]

Доппельгангер, часть третья.

Авторы: Haruno, Romanta
Бета: Mister_Key
Фэндом: Bleach
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Ренджи/Рикичи, Ренджи/Бьякуя - основные, также присутствуют некоторые другие.
Жанр: экшн, angst

Предупреждения:
1. Главный герой - Рикичи, второстепенный персонаж. Возможна вольная трактовка из-за малой информации о нем в каноне.
2. АУ второй арки, также разница во времени назначения Ренджи лейтенантом в шестой отряд.

Дисклеймер: Да, мы действительно помним, что изначально Блич - это про рыжего мальчика с мечом. И ни в коем роде на него не претендуем .
Размещение: с разрешения авторов.

Часть 3. Читаем?

С приходом зимы жизнь замирала даже в Сейрейтей. Руконгай казался вымершим и безлюдным в самых благополучных районах, да и за Духовными стенами жизнь текла по-особому. Здесь зимой куда реже можно было встретить буйных рядовых или праздно шатающихся офицеров. Ледяной ветер усмирял пыл даже стойкого одиннадцатого.

В эту зиму Готэй 13 опустел наполовину.

Ничего не менялось столетиями, какие бы события не сотрясали Общество Душ. Фамильное поместье Кучики оставалось таким, каким оно должно было быть. Особняк, весной утопавший в розовом облаке цветущей сакуры, теперь был окружен облетевшими черными вишнями. Поздними вечерами они становились похожи на мрачных молчаливых существ, обступивших дом, а тонкие голые ветки часто скребли среди ночи по стенам.

Такими ночами, слушая вой зимнего ветра, можно было почувствовать, что вокруг на многие километры не осталось ни одной живой души. Не важно, что по первому же зову явятся слуги. Как только они выйдут из комнаты и закроют за собой фусума, то снова превратятся в призраков далеко отсюда.

Когда-то, когда рядом, совсем близко, можно было различить чужое шумное дыхание, Бьякуя странным образом находил в этом успокоение. Абараи был несуразным, наглым, находил любые поводы, чтобы заявиться в особняк без приглашения, но его присутствие делало невозможно нелепой даже мысль о каком-то одиночестве. Немые призраки отступали, и комната вокруг снова становилась частью мира.

Теперь ночная тьма вокруг сгустилась непроницаемым черным туманом. Развеять его уже было невозможно.

С первыми синеватыми утренними сумерками Бьякуя спустился с крыльца - сон все равно не шел, а приходить в расположение отряда до рассвета становилось своего рода привычкой.

Это время Бьякуя любил особенно. А Ренджи терпеть не мог. Такие мелочи запоминались сами собой, но всплывали в памяти только теперь, когда он попытался припомнить все что мог о своем лейтенанте. Перед рассветом, считал Бьякуя, самое тихое и спокойное время. Нет лучше момента, чтобы обратиться внутрь себя. Именно в такие часы он говорил с Сенбонзакурой.

Под ногами хрустели замерзшие палые листья, в прозрачной тишине это было слышно особенно ясно. Тихо журчала вода где-то глубоко в саду. Заспанные охранники почтительно поклонились ему и открыли ворота.

Громоздкие здания Готэй виднелись далеко впереди, даже в темноте ясно выделяясь яркими белыми очертаниями на фоне темно-синего неба. Тихо. Спокойно.

Если прислушаться, в воздухе все еще ощущалась тень тревоги, тревоги того дня. Уже проходящая, отдающаяся равномерным невнятным гулом. Сейрейтей еще не скоро успокоится, если успокоится вообще. Никто толком и не мог бы сказать, что случится завтра или через неделю, сколько еще раненых принесут с грунта, а сколько не вернется оттуда вообще. Бьякуя с некоторым удивлением понимал, что ему, в общем-то, все равно. Еще месяц назад, рано или поздно, на него бы, бешено жестикулируя и чуть не рыча, лейтенант обрушил бы целый шквал негодования из-за этого равнодушия. Может быть, Бьякуя был бы раздражен. Может - раздосадован. Может - сам бы того захотел. Теперь он этого никогда не узнает.

Ледяная корка внутри стала еще прочнее.

По утрам и вечерам Сейрейтей вымирал и оживал только днем: появлялись учащенные патрули, среди которых Бьякуя замечал новые лица, выходили рядовые, совсем еще юнцы, не успевшие даже доучиться в Академии. Кому-то и вовсе вместо бело-синей формы сразу вручили черную. Сейрейтей старался пополнить ряды шинигами, даже если приходилось брать таких, что и приблизительно не знали о существовании духа меча. Дежурные обычно испуганно озирались на него, жались к стенам и почтительно кланялись, бормоча приветствия. Некоторые даже не знали имени капитана, которому кланялись, а потом, тайком, когда Бьякуя молча проходил мимо них, заглядывали ему на спину, на хаори, убеждаясь, капитан какого отряда им встретился.

Сейчас улицы были пустынны. Раннее утро - лучшее время для нападения: ночные патрули уже едва держатся на ногах, а основной состав еще не проснулся. Наверное, действительно было бы лучше, если бы сейчас нападение произошло вновь.

Окруженные другими зданиями, казармы утопали в темноте, несмотря на то, что на востоке уже занималась заря. За ними - административные корпуса: пройти немного дальше, и будет его, капитанский, кабинет. Путь, известный Бьякуе до того, что он мог пройти его с закрытыми глазами, ведь изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год он следовал по нему от поместья и до кабинета.

Сегодня он свернул в первый раз.

Там, между крыльцом казарм и стенами кабинетов, если пройти через небольшой проулок, находилось здание, почти не видное снаружи, хоть оно и было выше других - крыши его уже касалось восходящее солнце. Квартиры лейтенанта и старших офицеров.

Старые половицы крыльца скрипели под ногами, когда Бьякуя поднимался по ступеням. Раздвинув с трудом скользящие седзи, он вошел внутрь, задвигая их за собой. Здесь, во внутренних коридорах, стоял полумрак, близкий к темноте. Бьякуя, не думая, свернул направо, направляясь вперед по коридору, туда, где постепенно света становилось еще меньше, где пропадали все запахи жизни и отдавало лишь запахом сухого дерева стен. Десяток метров, а, быть может, и того меньше, казались ему слишком большим расстоянием. Оттого ли, что прийти сюда - переступить через себя даже сейчас. Именно сейчас - тогда, когда хотелось, больше чем когда-либо, прийти в привычный кабинет и занять голову цифрами, отчетами, любой другой бумажной работой, которой сейчас было несравнимо больше, чем обычно. Цифры смогли бы отвлечь - не зря он слишком долго заставлял себя верить в это.

Сделав последние шаги, Бьякуя остановился - дальше просто некуда было идти - коридор заканчивался, впереди были только фусума. Они поддались, отодвигаясь с чудовищным, невыносимым стоном. Наверное, не стоило удивляться. Еще бы несколько месяцев, и Ренджи привел бы в то же состояние и все фусума в его доме. Еще бы несколько месяцев.

Несколько секунд он смотрел в темноту комнаты, не обращая внимания на неприятное ощущение здесь чужой - нет, никакой не чужой - рейацу. Непонятно, от чего именно она шла - от пола ли, стен, потолка или из самого воздуха, но на мгновение все внутри сжалось от дикого ощущения, что сейчас там, внутри, кто-то закопошится, раздадутся гулкие торопливые шаги, зажжется лампа и, едва натягивая перевернутое косодэ и пытаясь привести в порядок свою безобразную прическу, что всегда выводила Бьякую из себя, на пороге появится Ренджи, вновь маяча перед глазами огненно-ярким, раздражающим, невероятно привычным пятном.

Вглядываясь в равнодушно смотрящую на него темноту, Бьякуя переступил порог.

Хаос, царивший здесь постоянно, замер на одном мгновении и не оживал вот уже три с половиной месяца. Пахло пылью, запустением - никому бы и в голову не пришло ни тронуть раскиданные по полу вещи, ни приоткрыть единственное окно, чтобы прогнать отсюда духоту умершей комнаты.

На незастеленном футоне валялись в куче форма вперемешку со сбившимися простынями, в углу виднелась пара пустых бутылок из-под сакэ, вещи наполовину свисали с полок платяного шкафа. На секунду внутри что-то дернулось - удушающее раздражение, невыносимая усталость и злость на себя - зачем он пришел? Всего лишь одна из обычных комнат казарм, не больше не меньше. В ней нет ничего, что стоило бы ему видеть сейчас. Нет и не осталось никого, ради кого можно было бы вернуться.

Приход сюда - очередная ошибка, последствия которой он забудет не скоро.

Бьякуя хотел уйти, но едва лишь сделал шаг в сторону двери, как предательски дрогнуло сердце - темнота в дальнем углу комнаты исказилась. Она внезапно пришла в движение, поначалу почти незаметное. До слуха долетел шорох ткани, тихий скрип старых татами под чужими ногами. Сердце не забилось чаще, не перехватило дыхание, но Бьякуя не мог отвести взгляда от движения там, у стены. Хотелось уйти раньше, чем станет ясно, что он увидит. Прежде, чем его начинающееся безумие примет реальные очертания.

Темнота послушно затаилась, но Бьякуя отчетливо чувствовал на себе чужой пристальный взгляд. Глаза, привыкшие к темноте, выхватили очертания человека, стоящего у стены, сутулясь, как сутулился Ренджи.

Там никого нет.

Бьякуя не мог отвернуться или сделать шаг, чтобы оставить проклятую комнату и то, что жило здесь теперь, не мог уйти, чтобы больше никогда сюда не являться. Ему достаточно было одного призрака, вечно преследовавшего его во снах все то время, пока в его устоявшуюся жизнь не ворвался другой - взрывной, шумный лейтенант.

Фигура отделилась от стены и, тихо, но отчетливо ступая, направилась к нему. В пятно бледного синеватого света, падающего сквозь грязное окно, вынырнул человек, которого Бьякуя невольно успел запомнить. Десятый офицер его собственного отряда. Живое напоминание. Более чем живое, чтобы внутри всколыхнулась почти что ярость.

Неверного света ранней зари хватало, чтобы на бледной коже можно было различить очертания узоров татуировок. Сложные, острые. Слишком похожие, а потому ненавистные.

Внутри рождалась и обжигала злость, такая чужая и непривычная, и отвращение к этому человеку, молча взиравшему на него. Офицер не двигался, стоял, сгорбившись еще больше, и молча ждал. Бьякуя неожиданно узнал этот взгляд. Нагловатый, но нахальство надежно запрятано на дне глаз, внимательный, цепкий, и слишком много значащий, чтобы можно было спокойно видеть его на чужом лице.

Бьякуе хотелось прогнать его отсюда - его, непонятно зачем сидящего здесь, не в своей комнате, осмелившегося не то что войти, но и ждать чего-то, прикасаться к нетронутым до него вещам. Но все попытки произнести хоть слово непонятным образом обрывались.

Может быть, прошла минута, может быть - пара секунд, и офицер вежливо поклонился ему, а затем молча и уверенно прошел мимо. Шаги затихли в коридоре за спиной, оставляя Бьякую на этот раз уже в действительно пустой комнате, куда постепенно пробирался все еще слабый, но достаточно ясный утренний свет.

Он готов был поклясться, что смог почувствовать ясную и яркую рейацу, точно Ренджи только что был здесь, но совсем недавно вышел вместе со своим молчаливым офицером.



Те, кто утверждали, будто Сейрейтей сумел восстановиться за те три месяца передышки, что дал ему вновь неизвестно почему затихший враг, конечно, врали. Пытались не сеять панику и вселять уверенность в те жалкие остатки силы, что теперь представляли собой боевую мощь Общества Душ.

Одиннадцатый поредел больше, чем наполовину, и выжили, как ни странно, только самые отчаянные головорезы, которым и своя-то жизнь, видимо, не дорога.

Новобранцев, взятых из Академии, а некоторых и вовсе сразу из Руконгая, если был хоть намек на достаточную духовную силу, нельзя было ставить даже против обычных холлоу, что говорить об Эспаде.

- Выровнять ряд!

Рядовые, новое поступление шестого отряда, старательно вытянулись по стойке, одними глазами следя за прохаживающимся перед ними офицером. Среди них его знали немногие, и даже скорее не его, а ту легенду, что вилась вокруг. Погибший лейтенант, которого либо ненавидели, либо души в нем не чаяли, и его не то двойник, не то обезумевший от горя поклонник - пару месяцев назад это была любимая тема для пересудов. Теперь каждый мог воочию убедиться, что слухи совсем не врали.

Он обвел взглядом вытянувшихся перед ним новичков и уже собрался что-то сказать, но не успел.

- Эй, а ты чего тут забыл? - запыхавшийся офицер Мидорикава влетел на площадь и, покосившись на затаившийся отряд, с откровенной неприязнью посмотрел на Рикичи. - Не помню, чтобы тебе приказывали командовать тут.

Рикичи оглянулся на него, и Мидорикава запнулся. От привычно безмолвного и послушного офицера тут не осталось ни следа. Многие предполагали, насколько же съехала крыша у этого парня, но чтобы настолько, что от него ничего и не осталось...

- Приказ капитана, офицер, - даже ухмылка на этом лице выглядела до того неестественно, что Мидорикаву передернуло. - Я замещаю лейтенанта.

- Правда что ли? - окончательно разозлился Наоки. - Может, ты капитану заменяешь Абараи не только на службе?

- А для тебя это, похоже, несбыточная мечта - иначе, чем так, лейтенантом тебе не стать?

Мидорикава переменился в лице, побледнел и сжал губы, но ответной злобной брани не прозвучало. Вместо этого он внезапно сам вытянулся по стойке.

- Капитан Кучики!

Раньше смотром новичков занимался лейтенант, хотя Бьякуя был уверен, что его лейтенант будет делать все с точностью до наоборот и в отряде окажутся такие новобранцы, которых потом в течение нескольких месяцев надо будет методично вышвыривать в более сговорчивый восьмой или всеядный одиннадцатый. Теперь эти обязанности вернулись к капитану. Укитаке настойчиво предлагал взять ему лейтенанта, подбирал подходящие кандидатуры, даже кое-кого из своего отряда присматривал, хотя у него самого вместо лейтенантов было два офицера. В конце концов, кому, как не капитану тринадцатого знать, что такое потеря лейтенанта и как тяжело потом выбрать на его место кого-то другого.

И как вдвойне тяжело это сделать Бьякуе.

Громкую перебранку он услышал еще на подходе к площади. Два голоса, которые изо дня в день порождали споры в отряде. Так было и месяцы назад, и можно даже вообразить, что вместо мальчишеского не ломанного он слышит хрипловатый и чересчур громкий голос Абараи - настолько похоже звучали все эти фразы. До зубовного скрежета похоже.

Могло показаться, что десятый офицер, - Бьякуя даже запомнил его имя: Рикичи - попросту задался целью вылететь из отряда. Все провокации, даже та, что услышал Бьякуя сейчас, были направлены... на что? Взбесить ли Мидорикаву, перебранки с которым существовали между ними столько, сколько он помнил обоих, пытаться ли украсть репутацию, что создал себе Ренджи... Бьякуя не видел больше причин. Не видел, хотя мучительно долго пытался это понять, каждый раз замечая вызывающие татуировки на лице офицера: точь-в-точь как у Ренджи, переходящие на шею, наверное, так же на грудь, и, Бьякуя отчего-то был уверен, что они шли ниже. Он успел достаточно изучить их у Абараи. Он видел их даже за пару дней до его смерти: там, в больнице, на бледной коже, перетянутой бинтами, они выделялись особенно четко.

Отряд засуетился, выпрямляясь, едва завидел его. Поклонился даже Мидорикава, один Рикичи так и стоял спиной и обернулся только тогда, когда Бьякуя остановился.

- Едва ли лейтенантом может стать кто-то, даже неспособный провести смотр новоприбывших, - холодно проговорил Бьякуя, замечая, как заметно вздрогнул Мидорикава, понимая, что их слышали.

- Капитан, я опоздал на пару минут, а тут...

- Почему вы опоздали, третий офицер? - это раздражение внутри хотелось сорвать на ком угодно, кроме самого виновника. Не показывать ни в коем случае, что он вообще замечает, как серая мышь неумолимо быстро перекрашивает себя в настолько привычный Бьякуе цвет.

- Я... - заметно стушевался Мидорикава. - Простите, капитан, этого больше не повторится. Сегодня назначен просмотр поступивших из Академии. Вот, - в доказательство тот сильнее сжал папку с бумагами в руках, - рекомендации. Но, когда я пришел, этот, - он раздраженно махнул рукой в сторону Рикичи, - уже командовал здесь. Десятый офицер говорит, что действовал по приказу капитана, будто бы его назначили заменой лейтенанту.

Когда уже перестанет хотя бы так невыносимо обрываться все внутри при любом упоминании.

Бьякуя перевел взгляд на Рикичи, со смутным удовлетворением наблюдая страх в его глазах. Тем не менее, страх этот вовсе не прогонял странную решимость во взгляде. Тот стоял, вскинув голову, с неким вызовом глядя перед собой. Разумеется, Бьякуя знал единственный верный выход из этой ситуации, здесь не должно было быть даже сомнений. Знал, но уступил дикому, несуразному желанию принять этот вызов, посмотреть, что же будет, если дать ненавистному офицеру шанс. Доказать, что он недостоин звания лейтенанта, что, кого бы он ни делал из себя - навсегда останется тем же ничтожеством, которым был в тот первый раз, когда Бьякуя его по-настоящему заметил: в тот день он едва не угробил двух рядовых, порученных ему. А потом раздавить раз и навсегда, словно это способно уже что-то изменить.

- Это так, Мидорикава, - Бьякуя прекрасно видел, как расширились у того глаза и едва не выпала папка из рук. - Отдайте это десятому офицеру, пусть он продолжает.

- Что? Капитан, я...

- А вы займитесь составлением новой характеристики отряда, дела всех рядовых должны быть у меня в кабинете к вечеру.

- Но...

- Ступайте, офицер, - отрезал Бьякуя.

Мидорикава стиснул зубы, ненавидяще глядя на него, и, едва не швырнув папкой в Рикичи, направился в противоположную сторону. Отряд уже перешептывался, глядя ему в след. Страх из глаз десятого офицера исчез - хотелось верить, что всего лишь на время.

- Спасибо, капитан.

Бьякуя, не дожидаясь, уходил прочь быстрее, чем следовало бы. Это напоминало бегство с поля боя, но делать что-то против не было никакого желания. Никого не касалось, что на самом деле двигало им сейчас, а сам Бьякуя нашел достаточное оправдание, чтобы можно было снова укрыться в рабочем кабинете. Офицер не продержится в отряде и месяца, все станет на свои места, а там и вовсе со временем забудется.

Бумажная работа, вызывавшая у большинства капитанов головную боль, для Бьякуи была своего рода панацеей. Только раз он замер с печатью над документом, отправляя его в архив, в котором бесстрастно и официально подтверждался факт смерти лейтенанта шестого отряда и нескольких десятков рядовых и младших офицеров, чьих имен Бьякуя даже не замечал.

Он чересчур сильно прижал печать к листу и с отвращением отодвинул документ на край стола.

Такие бумаги ему еще будут попадаться, даже те, где Ренджи еще фигурирует как живой и действующий лейтенант. Некоторые - написанные рукой самого Ренджи, неровными кособокими иероглифами, со множеством ошибок и клякс. В одной папке попалась спрятанная самим Абараи когда-то давно жалоба от капитана второго отряда, на неподобающее поведение на дежурстве, самоволку и нарушение дисциплины. Теперь все эти ненужные бумаги будут отправлены в небытие архива и забыты, вместе с такими же ненужными воспоминаниями.

Бьякуя привык возвращаться в поместье уже глубокой ночью, когда усталость убивала любые мысли и хотелось только добраться до футона и уснуть. Лишь ненадолго пришлось ему нарушить эту традицию, но она вновь вернулась на свое место.

Ночь выдалась темной, без единого пятна света. Даже фонари на улицах не могли пробиться сквозь плотные чернила темноты. Если бы Бьякуя не знал этот путь настолько хорошо, то мог бы и заблудиться, а так лишь слушал собственные шаги, утопающие в холодной тишине. В такие ночи что-то обязательно происходит, - вертелась в голове уверенная мысль, но Бьякуя не придавал значения таким мелочам.

На следующее утро третий офицер Мидорикава Наоки был найден мертвым.

Кто-то из рядовых наткнулся на труп со вспоротым животом на заднем дворе казарм и ринулся со всех ног докладывать капитану. Чуть погодя привели зареванную девушку из старших офицеров.

- Офицер Сагису. Это его... знакомая, - зачем-то пробормотал растерянный юноша, что придерживал ее за плечо.

Бьякуя не слушал. По большому счету, ему не нужны были и слова свидетельницы, которая, сбиваясь, то и дело отвлекалась на очередной приступ рыданий, невнятно пересказывая, что вчера слышала среди ночи. Бьякуя неожиданно для себя понял, что и без того знает виновного. Странно, что это открытие селило внутри все большее равнодушие.

Вечером, заговорила она, Мидорикава еще у столовой во всеуслышание заявил, что ему хватало и одной дворняги, которой место в одиннадцатом, вместе с такими же психами и их чокнутым капитаном - вторую такую он сживет со свету самолично.

- Никто же не знал, что эти ненормальные из одиннадцатого шастают повсюду, - добавил кто-то из офицеров, пока Сагису силилась набрать воздуха в грудь и справиться с душившими ее рыданиями. - Эти вроде к вам шли, но все бросили и драку затеять хотели. Мы их разняли, но они же ненормальные, капитан, - резко жестикулируя, заверил офицер. - Обещали лично подкараулить и расквитаться с Наоки.

Сагису заскулила, среди офицеров поползли гневные перешептывания, но достаточно было одного взгляда Бьякуи, чтобы гам мигом стих.

- Наоки вроде успокоился и пошел вместе с нами на полигон. Но мы потом вернулись, а он остался..., - офицер договорил и растеряно посмотрел на всхлипывающую Сагису. Та, задыхаясь, все же сумела пересказать, что она пошла за ним туда сама, но услышала хрипы и крики и в страхе сбежала.

- Я уверен, капитан Кучики, - не унимался офицер. - Мы уверены, что это одиннадцатый. Они слышали, что сказал Наоки-сан.

Бьякуя не ответил. Одиннадцатый. Слишком тихо для дела, в которое ввязывается орава Зараки.

Он бесстрастно обвел глазами собравшихся офицеров и только теперь заметил среди них знакомую сутулую фигуру. Рикичи сидел среди прочих, покорно ожидая продолжения. Почувствовав взгляд, тот на одно мгновение посмотрел на него - Бьякуе не нужно было присматриваться, чтобы заметить затаенную в уголке губ усмешку. Другим хотя бы хватало терпения сохранять сочувствующий скорбный вид, какого Бьякуя не видел на их лицах в день, когда объявили о смерти лейтенанта.

- Кажется, не всем ясно, что Сейрейтей хватает и внешней войны, чтобы затевать еще и внутреннюю, - проговорил Бьякуя, замечая, как только сильнее сжимают кулаки офицеры позади Сагису - они действительно были уверены, что это одиннадцатый. - Возвращайтесь к своим обязанностям, дело уже дошло до главнокомандующего. Офицер Сагису, - Бьякуя посмотрел на девушку. Та сразу подобралась и, кажется, даже плакать на какое-то мгновение перестала, глядя на него красными от слез глазами. - Ступайте в четвертый отряд. Через два часа я жду вас в кабинете для свидетельских показаний. Так же как и тех, кто вчера был на полигоне вместе с Мидорикавой. Прошу всех покинуть кабинет.

Только когда седзи тихо закрылись за спиной последнего офицера, Бьякуя позволил себе прикрыть глаза. В висках стучало, будто предупреждая какую-то неясную, пока окончательно не проявившуюся опасность. Он прекрасно понимал, в чем дело.

Поднявшись, Бьякуя отошел к окну, глядя на улицу. Промозглый ветер срывал с редкого кустарника под окном последние сухие листья, гоняя их по каменным дорогам Сейрейтей. Не светило солнце, не шел дождь - небо было затянуто монотонно-серой пеленой облаков, уходящих далеко за башни Сейрейтей.

Видно было офицеров, уходящих отсюда по направлению к казармам. Хоть Бьякуя и не слышал, но четко понимал, что все они как один сейчас проклинают одиннадцатый отряд.

Но одной фигуры среди них не хватало.

Бьякуя стоял так еще минуту, две, пока не услышал позади спокойные ровные шаги. Не крадучись, не нарочито громкие, дабы предупредить о своем приходе. Словно так все и должно было быть.

Вновь отворились и захлопнулись с тихим стуком седзи, Бьякуя так и не повернулся. Он чувствовал неясное, предательское сомнение, которое поселилось внутри в тот самый миг, когда он увидел этот взгляд.

- Это сделал не одиннадцатый, - Бьякуя не спрашивал, скорее утверждал.

Позади раздался шорох - Бьякуя вслушивался, но не желал слышать. Странно, что он даже не почувствовал рейацу лейтенанта. Неужели та была так слаба? Едва ли, но в это поверить легче, чем в то, что на самом деле Бьякуя ощущал сейчас вместо нее другую - слишком знакомую, слишком привычную. Ровно как тогда, в комнате Ренджи.

- Тебя казнят на Соукиоку.

Бьякуя понимал, что едва ли для смертной казни будут использовать ее, а не простое уничтожение души. Ему просто хотелось, чтобы тот, в конце концов, понял, что он наделал, чтобы на этом искаженном похожестью лице проступили нужные эмоции - ужас осознания, страх за свою жизнь.

Бьякуя, наконец, обернулся. Ничего. Как маска - белая и безликая. Образ не пропал, даже когда офицер послушно кивнул, не отводя от него взгляда. Сейчас можно было рассмотреть его лучше, чем когда бы то ни было.

Удивительно, как смог худой, бледный офицер так измениться за несколько месяцев. Говорили, что тот все дни проводит на полигоне, тренируясь под солнцем хоть и не таким палящим, как летнее, но все же окрашивающим его ранее бледную кожу в живой, смуглый цвет, как чистый холст кистью. Он больше не стоял, сутулясь, каким помнил его Бьякуя - смотрел прямо, не пряча взгляд, не отворачиваясь в сторону.

- Зачем ты сделал это?

Тот молчал. Бьякуя мог бы заставить его заговорить, но в действительности не хотел слышать любой из возможных вариантов.

Офицер неспешно прошел в угол кабинета, склоняясь над столом.

- Хотите чаю, капитан?

В мертвенно холодную руку Бьякуи легла не более теплая чашка. Он сделал пару глотков, забыв поморщиться - чай был такой же крепкий, приготовленный так же неумело. Напиток горчил на языке и ничуть не согревал.

Бьякуя точно помнил, как поджимал губы всякий раз, когда Ренджи рычал, что когда-нибудь убьет Мидорикаву.

@темы: Ренджи, Внимание: рейтинг!, Яой, Бьякуя, Фанфики

---

Драббл.

[Нему-сама]

Рукия.
Автор: Ko (herikawa[гав]mail.ru)
Жанр: romance
Пейринг: Ренджи/Рукия
Рейтинг: G

дальше...

Рукия бывает разная.

Большая часть тринадцатого отряда думает, что Рукия всегда одна и та же: ну ходит эта заносчивая Кучики по отряду, нам не ровня, странно, что до сих пор не лейтенант.

Но это неправда. Рукия бывает разная.

Решительная Рукия сбила с ног продавца воды, гонящегося за Ренджи и его друзьями. Нахальная Рукия постоянно спорила с Ренджи. Забавная Рукия была его лучшей подругой.

А иногда Рукия была вот такой. Ренджи это ненавидел.

Им пришлось покинуть Каракуру, и Рукии это сильно не нравилось, хотя ничего поделать она не могла. И ничего узнать - тоже. Бьякуя заявил, что предоставит информацию, когда посчитает нужным. Он вообще все делал, когда считал нужным.

- Ренджи, - такая Рукия появилась на пороге его кабинета и, не поднимая глаз, уселась на краешек стула. Такая Рукия всегда грустна и тиха, не скажет ни слова поперек, и голосок такой - слабый-слабый. - Пожалуйста, расспроси моего брата об Ичиго...

- Рукия, ты же знаешь...
- Ренджи...
Ренджи ненавидел такую Рукию. Она лишала его силы воли.
- Хорошо. Я расспрошу.

@темы: Ренджи, Рукия, Гет, Фанфики

---

Комамура и Тоусен. (:

[Нему-сама]

Я нашла-таки этих персонажей . К сожалению, фик не окончен.

Красная нить
Автор: Самшит
Фэндом: Bleach
Рейтинг: PG-13
Жанр: Жизнеописание Комамуры
Персонажи: Тосен Канаме, Комамура Саджин и куча эпизодических.
Предупреждение: возможно легкое АУ.
Дисклеймер: Мир Блича принадлежит правообладателям, идея принадлежит Рене.

Дальше- больше Намного больше (:

Мог ли кто-нибудь в жизни сказать, что знал Руконгай? Те, кто судили о нем по последним районам типа Инузури и Зараки, и те, кто видели лишь первый округ из-за стен Сейрэйтэй, были одинаково не правы. Бедность, пожалуй, была единственным, что объединяло все восемьдесят частей.

Сорок пятый район благополучным назвать было нельзя, но сравнивать с нижними районами тоже было невозможно. Он находился посередине: по ночам одному было лучше не ходить и верить в доброту людей ты быстро отучался, но все же особых причин опасаться за свою жизнь не было. Побывав в сорок пятом районе, можно было узнать про странные, лишь Руконгаю свойственные чудеса, происходившие лишь в таких безликих и относительно спокойных местах: ни в самых нижних, ни в самых верхних районах они не пришлись бы ко двору.

Одним из местных чудес был маленький домик, стоявший в некотором отдалении от основного поселения. Выглядел он неаккуратно, был чиненным не на раз и создавал впечатление хоть и неуютного, но обжитого места: скорее не дом даже, а нора, в которую забиваешься как можно глубже, а потом сворачиваешься в клубок, как можно сильнее, стараясь согреться. В домике жил Дед Рюске, колдун, вместе со своим учеником.

В это утро Дед, как называл его за глаза Саджин, был особенно зол и сварлив: от сырости ныли стариковские кости. Все утро он растирал что-то в ступе, хромал из одного конца не разделенного фусума дома в другой, рылся в охапках сушеной травы, что они с Саджином собирали в лесу летом, то и дело подносил какой-нибудь стебелек к носу. Делал снадобья он пока сам, не доверяя ученику столь важную работу, которая кормила и поила их, и заваливал Саджина мелкими поручениями. Относя лекарства и мази, что делал Дед, мальчик, казалось, уже не на раз обегал весь сорок пятый район, да и с протекшей крышей и слишком большими щелями в стенах приходилось иметь дело именно ему. Не то, чтобы Саджин жаловался: старый Рюске был его единственной семьей, как никак. Еду, к тому же, достать было непросто, как заметил мальчик еще в первые дни своего пребывания в Руконгае: жажду чувствовали все, но голодных он еще не встречал, а если и спрашивал об этом, то получал в ответ невнятное шипение про "проклятых шинигами". То, что этих самых шинигами, которые живут в каком-то "чертовом Сейрэйтэй" здесь очень сильно не любят, Саджин тоже выучил скоро, будучи несколько раз выкинут за шкирку после подобных расспросов.

***

От голодной смерти его спас Рюске, наткнувшийся на мальчика по пути домой: сил на то, чтобы встать и отойти хотя бы к обочине, у Саджина уже не хватало, он чувствовал себя слабым, как котенок, кружилась голова, и к горлу все время подкатывала тошнота. Саджин знал, что один раз ему уже довелось умереть, но не помнил, на что это было похоже. Если тогда все было, как сейчас, то он был рад, что вспомнить этого не мог.

Старик сначала просто поглядел на него, ожидая, что он уберется с дороги, но проходили минуты, и все оставалось так, как было до этого. Тогда Рюске потыкал оборванца своей клюкой, и в ответ получил слабый стон. Колдун не был по-настоящему злым человеком, к тому же сегодня ему неплохо заплатили - можно было не голодать неделю, и поэтому, покряхтев, присев на пятки около головы Саджина, ткнул ему прямо в лицо фляжкой с водой: в относительной тишине было отчетливо слышно, как внутри бултыхнуло. Мальчик попробовал потрясти головой: есть хотелось больше, чем пить, выдохнул, надеясь на доброту незнакомого старика:

- Еды...

- Голодный, а, парень? - Рюске посмотрел на него серьезно и с непонятым восторгом. - Сколько ты здесь уже валяешься?

Ответа он не дождался, смерил взглядом валявшееся на дороге тело: самому до дома не дотащить. Опершись на клюку, Рюске поднялся и громко постучал в дверь ближайшего дома. На стук из щели с опаской высунулся пятилетний ребенок, его за шкирку оттащили от двери, и на порог вышел хозяин дома: крепко сложенный высокий мужчина с угрюмым взглядом. Когда он признал в стучавшемся Рюске, выражение его лица чуть смягчилось, и он поклонился старику.

- Чем могу помочь вам, о-дзии-сан?" - спросил он с уважением в голосе.

- Этого, - колдун дернул головой, указывая на Саджина, - помоги до дома дотащить. - Без лишних слов мужчина перекинул мальчика через плечо и последовал за стариком. Много позже Саджин выяснит, что здесь все слушались Рюске-дзии-сана беспрекословно.

Дома Рюске первым делом направился к камину, где с его приближением сразу вспыхнул огонь. Сквозь стену рыжего пламени на Деда то и дело поглядывали черные, как оникс, глаза и тут же исчезали.

- Тц, тц, - поцыкал колдун, - спокойно, госпожа моя Кагуя-химе, спокойно. Этот парень останется здесь надолго. - Пламя вздрогнуло и заворчало, но Рюске, шаривший в это время на полке, пропустил все мимо ушей. Выудив за перевитый шнур нужный мешочек с аккуратно вышитым иероглифом "успокоение", старик зачерпнул из него полную горсть по виду золы, щепок и хвои и бросил в огонь. Несколько минут ничего не происходило, в наступившей тишине сухо пощелкивало пламя и тяжело, со всхлипами дышал находящийся в полубреду Саджин, а потом дом наполнился легким, чуть горьковатым запахом. Рюске выпрямился, вдохнул полной грудью, прикрыв веки, и тихо выдохнул: "Хорошо…". Покосился на Саджина - тот притих, дыхание успокаивалось - и одобрительно хмыкнул. "Ох ты ж, варка-готовка", - пробормотал колдун, доставая котелок и отвинчивая крышку у давешней фляги с водой. Откуда-то появились овощи, Рюске начал их крошить вынутым из-за пояса ножом, вместо рукояти обмотанным посеревшей тканью. Старик забормотал под нос какие-то чудные слова, и вскоре по дому разнеслось мерным повтором: "Акаи каи… Акаи каи… Хоэру, Акаи каи…"

Саджин пришел в сознание оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. С трудом разлепив веки, он увидел перед собой склоненное лицо старика.

- Есть хочешь, парень? - спросил тот грозно. - Тогда открывай рот. - Саджин, не раздумывая, послушался и тут же почувствовал, что ему что-то пропихнули чуть ли не в самое горло. Он замычал, сглотнул: оказалось, это была едва теплая похлебка. Саджин не мог сказать, густая или жидкая, или какой у нее вкус: не знал, не помнил, не мог определить, но это была еда, а, значит, все было не так уж плохо.

Когда он пришел в себя настолько, чтобы отчетливо осознавать окружающую действительность, Саджин прежде всего поспешил выяснить, что же будет с ним дальше. "Вот когда встанешь на ноги парень, тогда и поговорим по делу. А пока ешь, парень… Ешь…", - Рюске только хмыкал, глядя на неспособного толком даже рукой пошевелить мальчишку. "Меня зовут Комамура. Комамура Саджин", - прошелестел тот с обидой. "Я запомню, парень", - отозвался колдун. Своего имени он в ответ не назвал.

Просто лежать на полу сумрачного тесного домика в гнезде из тканей поначалу не было скучно: было тепло и спокойно. Скука пришла на второй день, и еще никак не хотел отступить голод, но Саджин боялся есть столько, сколько хотелось ему, чтобы ненароком не стеснить и не рассердить неожиданного благодетеля. Когда он повзрослеет, Саджину всегда будет требоваться много, чтобы наесться, но он никогда из какого-то иррационально страха, не будет есть вдоволь.

Когда Рюске был дома, он занимал Саджина разными историями. Сначала, понимая потребность мальчика в информации, рассказывал о Руконгае: многие приходили сюда, ничего не зная о мире, в который попали. Саджин вскоре узнал, что мир этот называется Сообществом душ, и что все души попадают после смерти либо сюда, либо в ад, а потом снова уходят на повторное возрождение. Мальчик почувствовал себя неуютно, попробовав назвать это место раем - не вышло, даже посмертие дисгармонировало с окружающей действительностью. "Истинный рай, - сказал ему потом Рюске, - тоже есть, только он далеко - выше неба. И что там, никто из нас не знает". Вообще, чем больше Саджин слушал рассказы колдуна, тем сильнее убеждался в том, что Сообщество душ было странным - и страшным местом. Здесь все будто перевернули с ног на голову: жизнь и смерть, небо и землю. Здесь верилось, что даже богов не существует, а, значит, здесь ни во что не верилось.

Как-то раз Саджин осмелился спросить и о шинигами. Колдун нахмурился, замолчал, подбирая правильные слова, такие, чтобы навсегда отбить у парня охоту не то, что встречаться с шинигами, а даже подходить к верхним районам Руконгая.

- Здесь шинигами не любят, мальчик, так что впредь в словах своих будь осторожен. Они не несут для нас ничего, кроме зла. Однажды поклявшиеся защищать подобных нам от опасностей этого мира, они предали свою клятву и стали жить только ради себя и маленькой горстки избранных, что забрали в Сейретеи. Пока мы здесь задыхаемся в грязи и нищете, страдаем от болезней и набегов Пустых…

- Пустых? - переспросил Саджин.

- Увидишь, - отозвался колдун, кинув взгляд на стену, где висела связка снежно-белых, причудливо раскрашенных масок, с большими отверстиями для глаз, замолчал.

- Я понял, о-дзии-сан, - на это обращение Рюске скупо улыбнулся, - шинигами не за что любить, потому что они нарушили свой долг, - сказал Саджин, чтобы подбодрить старика, и сам искренне поверил в свои слова.

- Хорошо бы, если бы ты это действительно понял, - пробормотал себе под нос Рюске, раскачиваясь на пятках. Больше они к этому разговору не возвращались.

Зато в следующие дни колдун много рассказывал о чудесных созданиях, что можно найти в лесах Руконгая. Рассказывал о том, что изредка счастливцам удается увидеть чудесную Феникс - символ императорского рода, о духах воды и хранителях леса, о тенгу и совсем уж причудливых, безымянных созданиях. "Хотел бы я на это посмотреть", - думал в такие минуты Саджин и еще внимательней прислушивался к сказкам старика, так похожим на легенды, что когда-то давно, в оставленной позади жизни рассказывала мать или собственный дедушка, сидевший спиной к Саджину и раскуривавший трубку. Софу говорил скупо, размеренно, порерываясь на очередную затяжку. В такие минуты молчания по комнате перед Саджином носились ярко раскрашенные, длиннотелые драконы с грозными мордами-масками - таких мальчик видел на празднике в городе, - а тени на седзи складывались в чудищ, принцесс и самураев, ведя таинственные разговоры между собой, и Саджин тихонько звал их по именам, которые при единственном взгляде на призрачные силуэты рождались у него в голове.

А потом однажды посмотрел внимательно на зажженный в очаге огонь, и увидел, как пляшет среди лепестков пламени тонкое гибкое тело, и алые отблески скользят по узорчатой чешуе. Саджин подался вперед, чуть ли не нос сунул в очаг, чтобы поближе рассмотреть это чудо и вздрогнул от раздавшегося за спиной голоса:

- Это саламандра, парень. - Рюске протянул руку над плечом мальчика, повернул ладонью вверх. - Иди сюда, Кагуя-химе, - поманил колдун, и огонь в очаге погас, когда посверкивающая золотыми чешуйками ящерка забралась на ладонь Рюске, прикрыв тяжелыми веками выпуклые, беспросветно черные и неожиданно холодные глаза, когда старик начал гладить ее спинку большим пальцем. Саджин нерешительно протянул к саламандре руку, глазами попросил у Рюске разрешения. - Ты их видишь, парень, - задумчиво протянул колдун, - это хорошо. Будешь моим учеником? - Саджин заворожено кивнул, не отводя взгляда от застывшей на раскрытой ладони старика ящерке. - Что ж, хорошо, - колдун довольно хлопнул себя по колену. - Можешь звать меня Рюске-сенсеем, парень.

Саджин кивнул: я запомню, сенсей.

***

Тем утром, когда Рюске перебирал травы, тщась найти действенное лекарство от болей, он совершенно ясно понял, что все кончено, потому что лекарство от старости не составил еще никто. Руки колдуна тряслись, и он вздохнул, вспомнив о прошедшем лете - последнем лете его свободы. Бросив ненужные поиски, Рюске крикнул ученика, чтобы тот принес ему тушечницу, кисть и бумагу - главные сокровища этого дома: способность творить заклинания без их помощи Рюске утратил еще лет десять назад, как и его старый учитель до него, как и учитель учителя когда-то. Такова была истина: после некоего "перелома" силы колдунов начинали убывать, с годами все быстрее, и все быстрее начинал стареть сам колдун, а когда сил совсем не оставалось, наступала смерть. Рюске был стар - ему было сто лет. Его учитель умер в возрасте сто двадцати. Дождавшись, пока Саджин принесет ему все необходимое, колдун отослал его в поселок на целый день. Хоть погода на улице стояла не самая лучшая для начала осени, но мальчик - парень уже - здоровый вымахал, на полторы головы выше самого Рюске - обрадовался, предвкушая игры и разговоры в компании таких же как он босоногих и беспризорных мальчишек. Побежал в поселок, только пятки засверкали, а Рюске только это и нужно было: некоторые вещи не терпят лишних глаз и ушей, и если уж принимать позор бессилия, то в полном одиночестве.

Колдун еще раз подозрительно огляделся, шуганул Кагую-химе, высунувшую любопытную мордочку из очага. "Иди, иди, красавица моя, - уговаривал ее Рюске, - погуляй. Не мешай старику думать". Глубоко вздохнув, колдун растер чернила, приготовил кисть, и попробовал написать первый из двенадцати небесных знаков. С кончика кисти сорвалась черная капля, замарала белый лист. Линии знака получились слишком тонкими, неуверенными. "Силы в них нет", - печально подумал Рюске, отодвигая тушечницу на самый край стола. Бережно налив воды в щербатую чашечку - не дай бог расплескать, или перелить через край! - прополоскал кисть. Вновь опустился на колени, опершись локтями о низенький столик, задумался. Кагуя-химе проскользнула под его рукой, почувствовав печаль колдуна, забралась на плечо, цепляясь острыми коготками за ткань рукава.

Мысли в голове у Рюске бродили все невеселые. Нужно было как-нибудь пережить предстоящую зиму - летом-то они с учеником как-нибудь вывернутся, хоть в лесах ягод и корешков насобирают, овощи с грядки за домом тоже никуда пропадать не собираются - а прокормить нужно двоих, и Саджин ведь здоровый парень, сила в нем так и плещется, рвется наружу...

Делать нечего, придется всерьез заняться его обучением, отбросив ненужные опасения: подождать бы еще несколько лет, хоть год, пока сила в Саджине не успокоится, а то ведь мальчишка горячий, не выдержит, сорвется. Что тогда Рюске делать останется? Только убить ученика, в лучшем случае выгнать, с наказом всему сорок пятому району, чтобы те при встрече начинали в Саджина камнями кидать и в доме привечать не смели... Колдун потер глаза, поморщился - пальцы были ледяными, и встал. Дел, которые нужно было выполнить до возвращения ученика, было много.

@темы: Комамура, Тоусен, Фанфики

---

Доппельгангер, часть 2-ая (:.

[Нему-сама]

Доппельгангер. Часть вторая.

Авторы: Haruno, Romanta
Бета: Mister_Key
Фэндом: Bleach
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Ренджи/Рикичи, Ренджи/Бьякуя - основные, также присутствуют некоторые другие.
Жанр: экшн, angst

Предупреждения:
1. Главный герой - Рикичи, второстепенный персонаж. Возможна вольная трактовка из-за малой информации о нем в каноне.
2. АУ второй арки, также разница во времени назначения Ренджи лейтенантом в шестой отряд.

Дисклеймер: Да, мы действительно помним, что изначально Блич - это про рыжего мальчика с мечом. И ни в коем роде на него не претендуем .
Размещение: с разрешения авторов.

часть 2. Читаем?

Рикичи тогда не помнил, как добежал до казарм. Земля уходила из-под ватных ног, лицо горело, будто кипятка плеснули, а сердце билось как бешеное. С каждым его ударом росла глухая боль под ребрами, от которой становилось трудно дышать. Он все еще до мельчайших деталей мог вспомнить все, что видел там, но ярче всего запомнились глаза Ренджи. Страшные, злые и настолько чужие, будто и не знал он своего офицера никогда. Ренджи смотрел на него как пес, встретивший врага на своей территории. И не загрызший его лишь потому, что тягаться с жалкой шавкой - себя не уважать.

Рикичи тяжело сглотнул, с трудом поборов желание съехать по стене на пол и уткнуться носом в собственные колени. Он чувствовал приближение яркой раскаленной рейацу, направляющейся сюда, как грозовое облако. От этой духовной силы, одно ощущение которой прежде вселяло только уверенность и небывалое тепло в сердце, стало до дурноты страшно.

- Пошли вон! - рявкнул Ренджи на кого-то в коридоре, влетая в комнату. Рикичи не успел даже шарахнуться в сторону, когда широченные ладони сгребли его за ворот косодэ и с такой силой вжали в стену, что из легких выбило последний воздух.

- Какого черта ты там делал?!

Рикичи с ужасом смотрел в искаженное яростью лицо и не мог поверить, что совсем недавно этот же Ренджи сидел с ним на крыльце и со смехом рассказывал какую-то очередную дурацкую историю об одиннадцатом. При мысли об этом как-то особенно сильно защемило в груди.

- Я... Ренджи-сан, я просто... Я заканчивал отчет, и...

- Ты следил?

- Да нет же, нет, я не знал, что вы там, - беспомощно запричитал Рикичи. Горло сжалось, когда он жадно втянул воздух, чувствуя запах кожи Ренджи, к которому примешивался чужой - горьковатый, свежий, как запах сжатых в кулаке лепестков сакуры. Рикичи совершенно точно и безошибочно мог сказать, кому он принадлежит.

Секунду Ренджи все так же бешено смотрел ему в глаза, а потом вдруг раздраженно выдохнул и отпустил Рикичи. Тот едва по стене на пол не сполз.

- Еще раз так замечу..., - он не договорил и развернулся, направляясь к выходу. Вот только для Рикичи его "еще раз" значило слишком много.

Значит, это повторится снова. И Ренджи вовсе не собирался ничего менять.





Странно было наблюдать, как разом пошатнулся вековой уклад Сейрейтей. Одного появления риока оказалось достаточно, чтобы с ног на голову встали все отряды, а прежние порядки оказались никуда не годными. Шестой отряд еще старался держаться привычного уклада, но вокруг творилась настоящая буря. В отряде и так все ходили тише воды - никто не осмеливался лишний раз даже упомянуть капитана вслух, не зная, не падет ли кара с небес за это.

Важнее было то, что происходило с Ренджи... Рикичи со страшной тоской вспоминал один единственный приказ капитана бросить потерпевшего поражение лейтенанта в тюрьму. И боролся с желанием пробраться к нему, зная прекрасно, как рвется на свободу Ренджи. Освободить, преступая все приказы. Так, как сделал бы сам Ренджи-сан.

"Но не ради тебя" - промелькнула совершенно уверенная мысль. Рикичи прикусил губу.

Тяжело вздохнув, он огляделся кругом, будто побоявшись, что кто-то мог услышать его внутренние сомнения. Ему и так хватало насмешек, которыми одаривали его старшие офицеры во главе с Мидорикавой, вновь велением капитана поставленного на пост третьего офицера.

Никто ничего не замечал, а на Рикичи внимание обращали теперь крайне редко. Кто-то расположился на крыльце, другие собрались вокруг Наоки; Сейрейтей гудел от чужих рейацу, как разворошенное осиное гнездо, а шестой без приказа капитана так и не смел выдвинуться и остановить риока. Капитан отменил все приказы отправленного под стражу лейтенанта.

- Бабочка! - неожиданно крикнул кто-то из рядовых.

Сюда действительно летела черная адская бабочка, прямиком в руки к третьему офицеру. По тому, как переменился он в лице, Рикичи безошибочно определил, что это команда, не терпящая отлагательств.

- Офицерам за мной! - скомандовал Мидорикава. - Рядовым с места не двигаться! Приказ капитана.

Уже на бегу он изложил суть приказа, и Рикичи едва не потерял равновесие, услышав это.

- Абараи перебил стражу и выбрался из тюрьмы, - точно сплевывая слова, процедил Мидорикава. - Капитан велел его остановить, пока еще можно. И убить, если так будет необходимо, - договорил он и самодовольно ухмыльнулся. - Что с радостью и сделаю.

Рикичи стиснул зубы. Как бы не стало наоборот.

Искать Ренджи не пришлось долго. Его яркую рейацу, пылающую как жар в печи, трудно было не учуять. Совсем скоро они перегородили ему дорогу.

- Абараи! - крикнул Мидорикава. - Поворачивай назад и возвращайся в свою клетку.

Ренджи даже бровью не повел, молча направляясь куда шел. Рикичи, затаив дыхание, смотрел на него из-за спин сгрудившихся офицеров - Ренджи сейчас не был в ярости, не злился, и даже, кажется, не замечал их. Но его рейацу давила сильнее, чем когда-либо. Мидорикава злобно хмыкнул.

- Давно пора лейтенанта поменять...

И бросился вперед. Рикичи показалось, что Ренджи ничего не сделал толком, а Мидорикава просто налетел на невидимую стену и со сдавленным вскриком повалился на землю, роняя сломанный пополам клинок. Все попытки бросившихся следом на помощь ему офицеров заканчивались тем же.

- С дороги! - Ренджи тряхнул мечом - сомнений, что он, если понадобится, действительно убьет, больше не оставалось.

Единственные, кто стоял у него на пути - Рикичи и еще один офицер.

- Уйди с дороги, Рикичи, - тише, но все с той же холодной решимостью велел Ренджи. Рикичи смотрел на него, вцепившись в свой меч, прекрасно зная, что толку от этой железяки не будет никакого. Сердце бешено колотилось, грозя взорваться в груди еще раньше, чем Абараи занесет занпакто.

- Ре...

- Отойди, пока я тебя не покалечил.

Нет уж. Рикичи сжал во взмокших ладонях рукоять меча. Если так нужно, он, пока может, не пропустит, точно зная, что иначе будет хуже лишь для самого Ренджи. Неужели он не понимает?

Абараи устало хмыкнул, как раздражаются на привязавшуюся мелкую собачонку, от которой никак не отделаешься. Внезапно преодолел за секунду оставшееся расстояние, замахнулся, - Рикичи успел лишь попытаться поднять на защиту бесполезный клинок, - и наотмашь ударил его тяжелой рукоятью меча.

В голове зазвенело раньше, чем настигла боль, а в себя Рикичи пришел уже лежа на земле, когда, с трудом подняв свинцовую голову, он смог заметить лишь стремительно удаляющуюся фигуру лейтенанта. Тогда казалось, что он видит его в последний раз.



Как со временем успокаивается взбаламученная вода в пруду, так и перевернутый с ног на голову Сейрейтей приходил в себя. Подсчитывали разрушения, справлялись с открывшейся правдой, а в осиротевших на капитанов отрядах устраивали чуть ли не траур. Рикичи сам бы хотел, чтобы свалившиеся перемены задели и шестой отряд. Но... быть может, что-то и поменялось в капитане, только эти перемены отряду увидеть было не дано.

Рикичи не заметил, чтобы что-то изменилось и в Ренджи. Только все больше он пропадал - сначала в больнице капитана, а теперь вовсе неизвестно где. В отряде среди острых на язык, правда, ходили слухи, будто Ренджи уже который раз ходит к капитану в особняк.

"Полы он там ему моет, что ли!" - смеялись офицеры.

А Рикичи только молчал, выжидая, когда лейтенант появится здесь снова, чтобы потом с тем же беспомощным молчанием смотреть, как он уходит, раздав приказы. То, чего так боялся Рикичи, все-таки случилось. Он вновь оказался один на один с шестым отрядом. И, сколько он ни вглядывался в лицо Абараи, не видел там ни единого признака тоски по офицеру, с которым прежде проводил целые вечера, разгребая отчеты. Напротив, Ренджи порой будто светился изнутри, с трудом скрывая широченную ухмылку.

Заглушить гложущую изнутри чернейшую тоску не получалось, и замечал разительные перемены в офицере вовсе не тот, кто нужно.

- Неужели лейтенант о тебе совсем забыл? - с притворным сочувствием покачал головой Мидорикава, в очередной раз застав Рикичи на крыльце одного. Он сидел на ступенях и держал на коленях занпакто, вглядываясь туда, откуда сейчас неуловимо лилась знакомая рейацу, жарким теплом ощущаясь даже сквозь холодный дождь, зарядивший с самого утра. Или Рикичи только хотел так думать, потому что именно в ту сторону ушел Ренджи час назад.

- Наверное, капитан наконец-то сумел научить его чтению и письму, так что в тебе надобность отпала, - продолжал развлекаться Наоки. Около него уже собрались послушать очередную насмешку.

Рикичи склонил голову, рассеянно изучая тонкий узор на ножнах меча, не слушая слов Мидорикавы и довольного смеха остальных.

- Уверен, тебе найдется место в одиннадцатом, там ведь даже капитан читать не умеет!

Поднявшись, Рикичи спустился с крыльца и нырнул под дождь, направляясь прочь.

- Эй, ну куда ты так торопишься, сначала хотя бы подай прошение о переводе! - летел ему вслед смех.

А Рикичи упрямо шел вперед, несмотря на то, что за шиворот потоками лилась ледяная вода, а ноги промокли в грязных лужах.

Ренджи не мог так быстро обо всем забыть, самого себя убеждал Рикичи. Он слишком хорошо помнил беззаботность, с которой тот легко отмахивался от каких-то проблем, которые Рикичи казались неразрешимыми.

Опомнился Рикичи лишь тогда, когда ноги принесли его прямо к воротам одиннадцатого отряда. Логово хищников, в котором он побывал и чудом уцелел лишь потому, что здесь с ним был Ренджи. Который даже с самым сумасшедшим из всего одиннадцатого, Мадарамэ Иккаку, запросто может подраться, а потом вместе пойти пить и поливать свежие ссадины сакэ. Рикичи стиснул зубы от непонятного чувства зависти, восхищения и тоски. И решил найти Ренджи во что бы то ни стало.

"Ну не убьют же...", - сам до конца не веря в это, решился он и направился вперед.

Надеялся он зря. И совсем скоро наткнулся на двух рядовых, которые были вовсе не прочь потягаться силой с удачно забредшим к ним офицером. Когда они уже двинулись к нему, знакомый голос отвлек их:

- Вдвоем против ребенка? Не позорьте одиннадцатый.

Рикичи резко обернулся и заметил офицера Айясегаву Юмичику, стоявшего совсем неподалеку. Он укрывался от дождя под большим бумажным зонтом и с усмешкой наблюдал за разворачивающейся сценой.

- Так это ж из шестого!

Юмичика улыбнулся еще шире.

- Тем более, они и так все хилые, - он окинул Рикичи взглядом, точно убеждаясь, что не ошибся. - Если уж у них офицеры такие. Один Абараи там на человека похож.

Рядовые проворчали что-то себе под нос и ретировались, а Юмичика подошел поближе, с любопытством, с каким рассматривают диковинное животное, глядя на застывшего Рикичи.

- Соскучился? - пропел он. - Раз рискнул сунуться сюда один.

- Я... Я Ренджи-сана искал...

- А, - разочарованно кивнул Юмичика. Подумав, ухмыльнулся уголком губ. - Что, со своим Кучики он совсем о тебе позабыл?

- Что?.., - Рикичи удивленно моргнул. Об этом знали уже и в одиннадцатом? - Но откуда...

- Слушай, Рикичи, об этом каждый, кто хотя бы знаком с Матсумото, знает. К тому же, Абараи только об этом и говорит.

Рикичи обескуражено смотрел на офицера перед собой, чувствуя себя невообразимо глупо. Действительно - думать, что это замечают только в шестом, да и то, потому что видят его каждый день...

Юмичика тем временем огляделся по сторонам и, почему-то понизив голос, проговорил:

- Сейчас капитан салаг на тренировку потащит - ни мне, ни, думаю, тебе ему на глаза лучше не показываться. Так что давай, или ищи своего Абараи где-нибудь у Кучики дома, или пошли отсюда.

Оставаться здесь в самом деле больше не хотелось, особенно потому, что со стороны казарм уже раздавались бодрые, воинственные голоса.

Рикичи заторопился следом за Юмичикой. Тот умудрялся петлять по улицам, не замочив ног, точно не шел, а перелетал через раскинувшиеся лужи грязной воды.

Офицер привел его в совершенно пустое здание административного корпуса. Одиннадцатому отряду оно вовсе не было нужно, не то, что шестому. Рикичи в который раз с удивлением почувствовал живую разницу между своим отрядом и этим, сумасшедшим, не подчиняющимся никаким законам, которых тут, оказывается, и вовсе не существовало. А все, чему привык подчиняться Рикичи - не более чем ненужный никому устав, выдуманный и поддерживаемый капитанами.

- ...Так твой Абараи совсем уже на Кучики съехал, - беззаботно рассказывал Юмичика, когда они устроились на крыльце. Вскоре неизвестно откуда появилась и бутылка сакэ. - Сначала, правда, тайну из этого великую делал, но у него все на лбу написано почерком Кучики.

Рикичи горько молчал, глядя на раскисший под дождем двор. Он и сам все это понимал, еще с того вечера, как увидел Ренджи с капитаном на крыльце, но только сейчас убедился в этом окончательно. Ренджи действительно совсем не до него.

Рикичи даже не сумел удивиться тому, что сейчас один на один пьет с Айясегавой где-то на задворках одиннадцатого.

- Он правда к нему в особняк ходит? - спросил Рикичи, подняв на Юмичику глаза.

Особняк Кучики для Рикичи был сродни центру Совета 46 - такое же недоступное и запретное для черни место.

- Ну да, - тот кивнул, неопределенно пожав плечами, точно это было само собой разумеющееся, - где ж еще им трахаться.

У Рикичи едва не перехватило дыхание. В очередной раз он почувствовал, как в груди что-то оборвалось, а руки стали ледяными.

- Ну, ну, ты так реагируешь, как будто впервые об этом слышишь, - Юмичика вовсе не разделял его страдания, напротив, развеселившись еще больше. - Неужели думал, что Абараи с Кучики только держатся за руки и гуляют под луной?

Он и сам уже не знал, что думал. Наверное, хотел, надеялся.

- Нет, я..., - Рикичи только теперь понял, что и в мыслях не держал, что все могло быть настолько... Настолько.

- Тебе же не десять лет! - продолжал Юмичика. Внезапно осекся, сощурившись, и еще раз окинул Рикичи сомневающимся взглядом. - Ведь не десять?

Рикичи попытался как можно равнодушнее покачать головой, но все же не удержался - дернулся, когда внезапно почувствовал, как мягко ложится совсем легкая рука на его плечо. Огромных усилий требовало выпрямить спину и взглянуть прямо в глаза оказавшемуся внезапно так близко Айясегаве. У него была удивительная рейацу - тонкая, сладкая, жаркая... У него много чего было удивительным, но в остальном Рикичи себе просто не посмел бы сознаться.

- Да неужели, - удовлетворенно улыбнулся тот, то ли случайно, то ли нарочно скользнув рукой на его спину. - В шестом с этим совсем строго?

Ладони взмокли, когда Юмичика оказался к нему практически вплотную. Рикичи, не зная, куда отвести глаза, опустил взгляд вниз, на шею Юмичики, не закрытую рыжим воротником. На границе с косодэ на коже отчетливо проступали яркие багровые отметины. Тот проследил его взгляд и, усмехнувшись, небрежно поправил ворот, в результате следы не закрыв, а только еще больше вогнав Рикичи в краску.

- А то смотри, все можно быстро поправить...

В жар бросило сильнее, чем от сакэ. Он метался между желанием сбежать отсюда и никогда больше не попадаться на глаза Айясегаве, и невнятным другим.

- Юмичика-сан, не надо..., - едва выдавил из себя он.

И, пожалуй, ожидал чего угодно, кроме того, что Айясегава вдруг невозмутимо отстранится.

- Можно подумать, тебя тут кто-то насиловать собрался, - бросил он с заметным раздражением в голосе.

Рикичи пристыжено опустил голову. Больше минуты Юмичика молчал, а потом, вовсе утратив прежнее недовольство, заговорил:

- Если так заботит, чем там твой Абараи занимается, шел бы и смотрел сам, - Рикичи вскинул голову, непонимающе уставившись на офицера. - Чего смотришь? Я серьезно говорю - как будто ты в особняк Кучики никогда не лазил.

По большому счету, туда не лазил никто. Даже не приближался. Но Юмичика говорил об этом так, точно речь шла о дворе руконгайца побогаче, куда можно было слазить за яблоками.

- Нет, - сбитый с толку, Рикичи беспомощно смотрел на Юмичику. Тот не спешил продолжать, опрокидывая в себя сакэ и явно наслаждаясь моментом.

- Ну, ясное дело, ты ничего, кроме того, что по уставу положено, и не делал никогда. Но есть там одно место, куда пролезть не так уж сложно.

Рикичи сам себе не верил. На какое-то мгновение ему подумалось о том, что было несколько месяцев назад - представить, что ему в голову залетит хотя бы одна подобная мысль, было невозможно. Лезть в сад капитана, нарушать закон, собственные убеждения, что он так мучительно, пусть и вынужденно, строил... Сейчас же он мог представить все, что говорил ему офицер, в мелочах.

- Охрана у Кучики такая же самонадеянная, как он сам, - продолжил тот. - И считает, что в сад к нему лезть дураков мало, хозяина побоятся.

- А вы? - вырвалось у Рикичи раньше, чем он сообразил, что сказал. В шестом такую подначку ему бы вряд ли простили, но Юмичика только шире ухмыльнулся.

- А мы не побоялись. У нас капитан в гневе страшнее, чем ваша рыба, - Юмичика откровенно наслаждался, когда говорил о капитане Зараки, как, кажется, и любой в одиннадцатом. - Так вот, слушай сюда...

Офицер с таким увлечением пустился объяснять о лазейке в самом углу сада Кучики, где с обеих сторон удобно росли раскидистые вековые вишни, будто он туда каждый день водил кого-нибудь.

- И главное, - подвел итог Юмичика, лениво потягиваясь, - не попадайся на глаза охране даже издалека - они сразу чуют неладное, если всякое отребье появляется слишком близко от их драгоценного Кучики, - задумавшись на секунду, он добавил: - По крайней мере, после того, как мы там побывали.

Рикичи все время только и мог, что кивать, словно болванчик, с изумлением слушая, как Юмичика то и дело отвлекался от рассказа на такие подробности их спора и исполнения его с Хисаги Шухеем, что заставляли смущенно краснеть.

- Все, сейчас наши вернутся, - Юмичика легко, как кошка, подскочил на ноги, отряхивая хакама от пыли. - Давай, потом расскажешь, чего насмотрелся.

Рикичи в сотый раз кивнул и уже шагнул с крыльца, но замер и оглянулся на пятого офицера:

- Юмичика-сан?

- А?

- Почему вы мне помогаете?

Юмичика улыбнулся.

- Ты мне нравишься больше, чем Кучики.
Погода осенью портилась даже в Сейрейтей - бесконечно шли холодные дожди, окончательно раскисали все дороги, а на каменных улицах стояли лужи, что ночью покрывались тонким льдом и становились причиной не одного ушибленного затылка.

Ночные дежурства и до того считались самым худшим наказанием, даже если они не шли как наряд вне очереди, но теперь, кроме усталости и скуки, можно было сойти с ума от пробирающего холода: не спасало даже теплое нижнее косодэ.

А ведь здесь еще не бывало настоящих зимних морозов и почти не шел снег - иначе бы пол-Руконгая вымирало зимами.

Рикичи подул на заледеневшие пальцы и поднял голову, глядя на плывущую в мутном тумане луну. Невыносимее всего было то, что дежурил он один - казалось бы, неважный объект, двоим тут и охранять нечего, но совсем без охраны оставлять его тоже нельзя было. Вот и отправили...

В одиночку стоять еще хуже: все, что остается - смотреть, как медленно, будто тоже замерзнув, ползет по небу луна. За разговорами хотя бы можно было отвлечься.

- Эй, - голос заставил Рикичи встрепенуться и судорожно оглядеться. Он и не заметил, как, прислонившись спиной к холодной каменной стене, задремал. С открытыми глазами - эту привычку вырабатывали те, кто дежурил ночами.

Взгляд наткнулся на высокую взлохмаченную фигуру - Ренджи. Рикичи так и не знал, то ли ему облегченно выдохнуть, то ли напрячься еще больше. Прошел уже месяц с того момента, а он все никак не мог избавиться от назойливых мыслей, да и Ренджи как будто начисто прекратил с ним общаться. Даже за помощью с документами не обращался.

- Ренджи-сан, - Рикичи торопливо поклонился.

- Ты чего тут торчишь? Дежурство?

Рикичи слабо кивнул. Хотелось задаться вопросом, как здесь оказался Ренджи, уж не за ним ли сюда шел, но ответ появился почти тут же: по этой дороге, в обход охраняемого квартала знати, можно было добраться до выхода из Готэй, и дальше - вниз по склону, к держащемуся гордо и обособленно поместью Кучики.

Абараи окинул охраняемую башню за спиной Рикичи таким взглядом, словно прикидывал, можно ли ее куда-нибудь деть на время.



Уже через десять минут Рикичи оказался в теплом после уличного холода помещении лейтенантского кабинета, грел руки о глиняные бока чашки и смотрел на гору бумаг, грозившую накрениться и свалиться на пол.

Честно признаться, Рикичи, когда шел сюда следом за Ренджи, думал совершенно о других вещах. О том, что от одежды того теперь исходит тонкий аромат дыма дорогих благовоний, какие могут себе позволить только аристократы, о том, что взгляд у него изменился и стал не таким диким, как раньше... И, конечно, о том, почему внезапно Ренджи вдруг снова вспомнил о нем.

Но когда на стол перед ним плюхнулась стопка с отчетами, а Ренджи едва ли не виновато на него посмотрел, мгновенно рассеялось ощущение предчувствия и ожидания. Рикичи тихо обреченно вздохнул и потянул к себе доклад от седьмого взвода.

- Слушай, Рикичи, - неожиданно позвал Ренджи, а, стоило только поднять на него взгляд, и вовсе замялся. - Я на тебя наорал тогда, ну..., - он нахмурился, пытаясь что-то вспомнить, но Рикичи только коротко кивнул. - Ну вот, короче. Я не хотел.

Рикичи сморгнул, в упор глядя на Ренджи. Для того это было равносильно извинению, но... Рикичи был последним, перед кем Ренджи был бы резон извиняться. Происходящее казалось чем-то невероятным. Впрочем, когда взгляд снова упал на гору отчетов, Рикичи только улыбнулся.

- Спасибо, Ренджи-сан, но я правда виноват перед вами, - кивнул он, торопливо возвращаясь к отчету. Легче всего было сделать вид, что ничего не произошло.

Ренджи действительно лениво отмахнулся и закинул руки за голову, видимо, удовлетворившись ответом. Сейчас он казался невообразимо довольным, словно сытый кот - его вполне устраивало такое положение вещей.

А ведь Ренджи не знал ничего, что происходило с Рикичи за этот месяц. Не знал и не видел, как с того самого момента, неделю назад, он почти каждый вечер, исправно заканчивая всю работу, дожидался, пока опустеют административные здания отряда, улицы, площади, чтобы бесшумно достигнуть выхода из Готэй. И, минуя ворота, опасливо спуститься вниз по склону. Туда, откуда за многие метры доносился приторный, ставший еще более ненавистным запах особняков холеной аристократии.



Пробраться в сад Кучики действительно было не так сложно. Сложно было решиться.

Рикичи поначалу и вовсе хотел отказаться от этой идеи, но, стоило ему вновь увидеть Ренджи, сияющего и не замечающего ничего вокруг - ни злопыхающих офицеров, ни тем более Рикичи, - как откуда-то сама собой появлялась решительность.

Но когда под покровом вечерних сумерек Рикичи оказался перед стенами поместья Кучики, как она мгновенно испарилась. Все, каждое здание, даже эти стены, потемневшие от времени, почти такие же неприступные, как и те, что окружали Сейрейтей, внушали любому, кто осмелится подойти, трепет и страх перед хозяевами. Проще приблизиться к разоренному гнезду диких пчел.

Достаточно было вновь вспомнить, как Ренджи зашел в ворота поместья, не обращая внимания на ощетинившуюся охрану, чтобы Рикичи уже больше не сомневался.

Осторожно, чтобы не заметили - бегом вперед и несколько десятков метров направо, до деревьев, плотно примыкающих к самой ограде. Перемахнув через забор, Рикичи оказался в заросшей части сада, как и обещал Юмичика.

"Только мы дальше не ходили, - всплыли в голове его слова. - Спорили на то, чтобы забраться туда, а не разгуливать по кучиковским угодьям. Так что там уже сам".

Замирая от каждого шороха, Рикичи двинулся туда, откуда ровным фоном лилась холодная рейацу капитана. Спокойная, невозмутимая, как скала, против огненной и пылающей рейацу Ренджи. Можно было закрыть глаза и без труда, в деталях, представить их обоих.

Сад Кучики даже рос по правилам. Ровный, ухоженный, правильный. Несмотря на зарядившие дожди, здесь не было той чудовищной слякоти и грязи, что покрывала Сейрейтей. Ветер здесь дул мерно, а не рваными порывами, готовыми сбить с ног и плеснуть в лицо потоки ливня. Ярко-красные клены в темноте, прорезаемой редкими огнями вдоль дорог, светились алым, а вот знаменитые сакуры сада Кучики, лепестки которых весной ворохами лежали у самых ворот Сейрейтей, выкрасились в бледно-желтый, устилая облетевшими листьями траву под ногами. Наверное, если бы Рикичи сейчас не трясся от страха быть пойманным, то в самом деле бы засмотрелся.

Неподалеку раздался звук закрывающихся ворот и голоса охраны. Какое-то время они приближались, изрядно щекоча нервы затаившемуся в зарослях Рикичи, но вскоре затихли, удаляясь в противоположную сторону.

В этом пустом саду Рикичи казалось, что следят за каждым его шагом и вздохом. Он подобрался к Кучики Бьякуе так недопустимо близко, что становилось страшно, и в который раз ловил себя на страстном желании уйти, сбежать отсюда, пока не поздно, ведь подумать только... Подумать только, что случится, если его застанут здесь. Что он скажет охране, а следом за ней и капитану? Самый лучший из вариантов - сказать, что поспорил. С кем? С одиннадцатым. И самое малое наказание, что только возможно - перевод в другой отряд с публичным выговором. Но отчего-то Рикичи казалось, что капитан этим не ограничится.

В саду, выдержанном во всех традициях, почти негде было спрятаться. Лишь полоса кустарника около самого дома, сакуры да другие редкие деревья. Стараясь идти как можно быстрее, Рикичи скользнул вдоль пересекающего сад ручья, дернувшись от звука собственных шагов по деревянному мосту, мимо раскинувшегося сада камней и пруда со всколыхнувшими воду императорскими карпами, наконец, достигая спасительных зарослей около стен.

Переждав, пока слегка успокоится сердцебиение, он прислушался - вокруг было тихо. Тут уже не было ни голосов охраны, ни звуков, доносившихся из дома. Прошла минута, две, три, за ними еще десяток - Рикичи понял, что и вовсе не продумал, что будет делать дальше. Попытаться пробраться в дом он не рискнет даже под угрозой смерти, которая, собственно, и ждет его, если он переступит порог, а других вариантов...

Он вздрогнул от шума, прозвучавшего совсем рядом. В десятке метров от него с шелестом разъехались седзи, но из дома так никто и не вышел. Не вылезая из колючего кустарника, Рикичи осторожно приблизился туда, откуда теперь падал свет из дома. Ровно настолько, чтобы услышать, пусть и не так отчетливо, голос, заставивший его замереть:

- Я прошу тебя не хозяйничать в моем доме.

Капитан.

Рикичи затаил дыхание, понимая, что где капитан там и...

- Ну, вы просите слишком много, - устало рассмеялся Ренджи.

- Ренджи, закрой, - голос Кучики звучал как обычно - с ледяным спокойствием, но Рикичи готов был поклясться, что слышит в нем неприкрытые нотки нетерпения и, наверное, даже раздражения.

- Бросьте, здесь и так жарко, - громкие шаги по деревянному полу удалились от раскрытых настежь седзи, пропал темный силуэт на фоне освещенной комнаты. - Сейчас согреемся..., - в голосе его отчетливо проступила усмешка.

- Ренджи! - зашипел неожиданно капитан, а Рикичи и вовсе бросило в жар. Никогда еще он не слышал, чтобы Кучики говорил так. И никогда бы не поверил, если бы сейчас не сидел здесь и не...

Звуки возни и шелест ткани напрочь выбросили из головы все мысли. Сейчас, когда он вдруг услышал чей-то особенно громкий вздох, стало понятно, насколько тихо в саду - слышно практически все, словно он находится совсем рядом, за стеной, даже ближе.

- Ренджи, нет, не сейчас. Я сказал нет, сначала...

- Ну, Бьякуя, хватит же...

Страх быть обнаруженным смыло без следа, Рикичи уже не беспокоило, что шорох его собственных шагов могут услышать. Он пробрался сквозь заросли к приоткрытым седзи, светившимся в стремительно сгущающейся темноте особенно ярко.

- Я, кажется, уже говорил тебе об этом... - тон стал еще более неровным, бесстрастия в нем было все меньше. До дома оставались какие-то сантиметры, и, наконец, Рикичи коснулся стены, преодолев их. Сердце билось как сумасшедшее, до гула в ушах, мешавшего слушать то, что сейчас происходило внутри.

- Говорили, говорили, наговорились уже, хватит, - лихорадочно шептал Ренджи. Голос у него постоянно сбивался, как от быстрого бега. - Не могу столько ждать...

- Абараи, хватит..., - Кучики уже не приказывал, не просил, а требовал, из последних сил стараясь держать себя в руках. Этот голос звучал настолько неузнаваемо, что мучительно хотелось заглянуть туда, внутрь комнаты, убедиться, что это действительно Кучики Бьякуя, который прежде себе даже лишнего недовольства не позволял.

Рикичи зажмурился, чувствуя, как вмиг пересохло горло, сделал последний шаг, приближаясь к открытому проему, и осторожно заглянул. Внутренняя дрожь заставляла пальцы трястись, а от взмокших ладоней, наверное, должны были оставаться мокрые следы на бумажных седзи.

Сложно было вообразить себе капитана как-то иначе - без капитанского хаори или фамильного украшения, без которых его не видел никто и никогда. Но сейчас все было по-другому - в домашней юкате, без кенсейкана, полулежа на полу, запрокинув голову и подставляя горло жадным поцелуям Ренджи, он казался совершенно обычным человеком. Возможно, даже таким, у которого были свои уязвимые места и слабости.

Рикичи было плохо отсюда видно, но все происходило совсем не так, как он представлял. Даже в самых смелых своих фантазиях он боялся подумать о таком Абараи - резком, тяжело дышащем, с едва контролируемой силой удерживающем капитана за шею, впиваясь ему в горло не то укусами, не то поцелуями. Он, может быть, ждал, что Кучики будет лишь прикрывать глаза, позволяя себе наслаждаться подобным, но не откидываться послушно в его руках, не сжимать красные растрепавшиеся волосы на затылке, не позволяя отстраняться, желая только большего.

Первый стон - непонятно, чей, а второй - рваный, хриплый - точно Ренджи. Какое-то быстрое движение, и его руки резко прижали капитана к полу, окончательно растягивая ворот юкаты, бесцеремонно сдергивая бесполезное тряпье. Ренджи вжался лицом в его живот, спустился ниже, так что только видно было, как двигается его голова между ног Кучики. Теперь тот стонал уже в открытую - громко, сквозь сжатые губы, и только поощрил покорным движением бедер, когда Ренджи торопливо принялся за пояс своих хакама. Его руки, кажется, не слушались его самого: торопливо задирали юкату капитана до самого пояса, дрожали, лихорадочно ощупывали, гладили, сжимали белые ноги. Ладонь Ренджи скользнула под ягодицу, и колени капитана резко стиснули его бока, но через пару секунд того выгнуло, и он послушно развел ноги шире - кто бы мог подумать, что Кучики может быть таким страстным.

Какая-то заминка, тихие короткие стоны, и Ренджи начал двигаться, закинув его колено к себе на плечо. Сначала медленно, останавливаясь, стоило только пальцам капитана сжать его плечи, но потом все быстрее и быстрее, пока стоны обоих ни стали слышны, наверное, у самых ворот.

Рикичи всего трясло - от болезненного, непрошенного возбуждения, от страха и ярости, не желающих исчезать даже когда он, не выдержав, сорвался с места, кинувшись прочь.

Рикичи не заметил сам, как перемахнул через высокий забор, тяжело приземлившись на колени, как летел через лужайку, превратившуюся в раскисший от осенних дождей пустырь. Щеки горели, но едва ли это могло сравниться с тем, что полыхало внутри. Рикичи бы даже примерно не смог сказать, что он чувствует. Была ли это ревность, зависть или дикая, безумная обида. Просто в какой-то момент он совершенно четко понял - Ренджи в самом деле не до него, и любая попытка чего-то добиться, стать к нему ближе, не принесет и части того, что отдает тот капитану. Только капитану. Именно капитану.

Сейчас было все равно, увидит ли его охрана, услышат ли его в доме - вокруг вновь мелькала чернота Сейрейтей, но перед глазами все так же стояли, не желая исчезать, эти две фигуры, бешено и горячо сплетаясь одна с другой. В такие моменты он хотел бы быть с Ренджи, быть к нему ближе всех. Так близко, чтобы никто уже не мог разорвать эту их связь.



«Действительно ли ты хочешь стать ближе к нему? Или ты хочешь стать им самим?» - голос, что Рикичи не спутал бы ни с каким другим, и, в то же время, так и не смог запомнить, прозвучал снова. Более резко, громко, отчетливо.

Сейкамен была его тайной, единственной загадкой, что могла существовать у такого как он. Другие считали, что у обычного человека вроде него никаких секретов и быть не могло - вот он весь, на ладони, копать глубоко не нужно. Но Сейкамен была тайной не только для остальных, но и для него самого.

Голос своего занпакто он услышал совсем недавно - сначала мерным гулом где-то на периферии сознания, затем - обрывками фраз, какими-то лишними, чужими мыслями в голове, и только после - так точно и ясно, как сейчас.

Даже то, что это была именно «она», Рикичи выдумал сам: по голосу невозможно было определить, кому он принадлежит - мужчине или женщине, ребенку или старику. Не видел он и ее саму - только бледный безликий силуэт, будто неаккуратно вылепленный из глины; его даже не трогал ветер, что дул здесь, во внутреннем мире.

Поднималась колючая пыль с дороги, бесконечными лентами взлетая под самый горизонт, мечась между домами, брошенными и пустыми, словно люди в спешке покинули свою деревню, оставив все как было, на местах. За годы здесь ничего не менялось.

В этот раз Сейкамен замерла перед ним, появившись также внезапно, как обычно исчезала. Рикичи чувствовал ее взгляд, пусть на белом лице и не было глаз - Сейкамен смотрела на него пристально и внимательно.

- Ты сам должен выбрать, что ты хочешь, - голос этот улыбался, хотя губ ее Рикичи все также не мог видеть. Он успел настолько привыкнуть к ее совершенно бесцветному голосу, чтобы та неуловимая интонация, появившаяся в нем сейчас, казалось ему сокровенным открытием, к которому его допустили.

Впервые дорога, тянущаяся от него в даль буро-серого горизонта, дрогнула, как раскаленный воздух в жаркий день, и он увидел развилку где-то далеко впереди. Сначала едва заметную, но чем дальше он шел, тем шире расходились ветви этого пути. Он замер, в нерешительности, глядя то на белый силуэт, что едва колыхался в своем собственном танце, не обращая внимания на порывы ветра, то на раздваивающиеся, как змеиный язык, дороги, что уже никогда не пересекутся больше. Возможно, когда он выберет одну из них, второй путь просто исчезнет.

Она улыбнулась. На белом лице явственно проступила и тут же исчезла тень улыбки. Она лишь ждала, когда он сделает свой выбор, и ни в коем случае не собиралась ему мешать.

@темы: Ренджи, Внимание: рейтинг!, Бьякуя, Фанфики

---

А вдруг кто-то не прочёл?

[Нему-сама]

Доппельгангер

Авторы: Haruno, Romanta
Бета: Mister_Key
Фэндом: Bleach
Рейтинг: NC-17
Пейринг: Ренджи/Рикичи, Ренджи/Бьякуя - основные, также присутствуют некоторые другие.
Жанр: экшн, angst

Предупреждения:
1. Главный герой - Рикичи, второстепенный персонаж. Возможна вольная трактовка из-за малой информации о нем в каноне.
2. АУ второй арки, также разница во времени назначения Ренджи лейтенантом в шестой отряд.

Дисклеймер: Да, мы действительно помним, что изначально Блич - это про рыжего мальчика с мечом. И ни в коем роде на него не претендуем .
Размещение: с разрешения авторов.

1 часть

Дальше- больше (: Намного больше

- Хисаги-тайчо?

- Ну? - голос едва был слышен за мерным шуршанием перебираемых бумаг.

- Вы же знаете, что такое доппельгангер?

Могло показаться, что ничего не изменилось. Только дрогнули на секунду пальцы, сжимающие отчет, а сам капитан напрягся, обернувшись.

- Зачем тебе? - под давно привычным взглядом исподлобья внезапно сделалось не по себе.

- Ну...

- Откуда ты об этом узнал? - не дожидаясь, задал тот очередной вопрос, откладывая ставшие вмиг неважными документы.

- В шестом рассказали.

Капитан молчал, по-прежнему глядя так пристально, будто ожидая, что офицер развернется и исчезнет в ту же минуту. На мгновение этот вариант показался наиболее привлекательным.

- Так что это?

Секунда, две, три - ответа снова не последовало. Хисаги глядел куда-то сквозь него, а потом и вовсе вновь отвернулся к рабочему столу, рассеяно поднимая брошенный лист. Еще минута, и уже казалось, что вряд ли капитан вообще ответит, но внезапно вновь раздался его голос. На удивление, гораздо более резкий, нежели когда-либо до этого.

- Это в шестом и было. Давно уже...





В тот день жара стояла невыносимая. Рикичи запомнил ее настолько отчетливо, будто все ощущения сводились только к зною, почти неподвижному воздуху, которым даже дышать невозможно было, и раскаленному камню площадей и стен Сейрейтей. Тренировка тянулась медленно, и все, о чем сейчас можно было мечтать - чтобы небо, наконец, закрыло тучами и пошел дождь.

Солнце палило нещадно, и в черной форме находиться было невозможно. Отряду, разумеется, и в голову не приходило снять липнущие косодэ. Еще бы, шестой - сплошь аристократия, не могут они себе позволить уподобиться отбросам из одиннадцатого и ходить полуголыми на тренировке, как бы невыносимо жарко ни было.

А стянуть ненавистную тряпку очень хотелось. Настолько, что Рикичи в который раз вымученно оттягивал ворот, проводя ладонью по мокрой шее. Тренировка, привычно неторопливая и размеренная, выматывала не меньше, чем если бы их сейчас гоняли по самому солнцепеку.

- Построиться! - дрожащий от жары воздух прорезал резкий оклик. Отряд встрепенулся, все как один обернулись на голос, обещавший хоть какое-то разнообразие.

Через площадь широкими шагами к ним направлялся растрепанный, тяжело дышащий от бега по жаре офицер одиннадцатого отряда.

- Абараи..., - презрительно бросил кто-то рядом с Рикичи. Он не обратил внимания, только неотрывно следил за приближающимся к ним офицером. Разрисованный татуировками, с немыслимой красного цвета шевелюрой и громадными амбициями - Абараи Ренджи. В шестом его знали, да и как не знать того, кто уже не первый раз во всеуслышание орал, что собирается лично превзойти их капитана.

Когда Ренджи поравнялся с ними, отерев пот со лба, никто даже не шелохнулся, взирая на явившегося выскочку с откровенным презрением.

- Приказ был построиться! - Абараи, кажется, это нисколько не волновало.

- С каких это пор руконгайское отродье может нам приказывать? - с неприязнью, точно глядя на что-то отвратительное, усмехнулся третий офицер, Наоки Мидорикава.

- А с таких, - с готовностью, будто только и ждал этого вопроса, ухмыльнулся тот и продемонстрировал левое предплечье, на котором красовался блестящий начищенный шеврон на еще не разболтанной повязке. - Так что для тебя я Абараи-фукутайчо, офицер.

Рикичи так и пошатнулся от полыхнувшей вокруг волны ненависти и ничем не сдерживаемой ярости. По части рейацу шестой отряд был одним из лучших, сейчас это чувствовалось особенно хорошо. Рикичи так и стоял где-то в середине неровного строя и недоверчиво смотрел на новоявленного лейтенанта. Трудно было поверить, что тому в самом деле удастся выдержать такой напор презрения, которым его окатил вверенный отряд. Да еще и отправили какого-то рядового к капитану, чтобы проверить, не вздумал ли выскочка из одиннадцатого устроить маскарад и надурить всем голову. Но рядовой вернулся белый как мел и притащил с собой заверенный документ с капитанской печатью.

- Довольны? - ухмыльнувшись, Абараи потер ладони. - А теперь - построиться!





- Да пошло оно к черту! - выругался Мидорикава. - Выискался! Я ему что, рядовой какой-нибудь?

Рикичи покосился на беснующегося пятого офицера. Теперь пятого - Абараи лично понизил его в должности, едва выпала возможность вспыльчивому офицеру указать на место, да еще и отправил на дежурство вместе с распоследним рядовым. С Рикичи, конечно же, на которого Мидорикава прежде даже лишнего взгляда не бросал. Тот теперь подпирал с ним одну стенку и невольно был единственным благодарным слушателем, что мог понять тщетные взывания офицера к справедливости. Правда, никчемным отродьем из Руконгая, неизвестно как задержавшимся в благороднейшем из отрядов, Рикичи от этого быть не переставал.

- Еще вчера я был старше его по званию! - ругался себе под нос Мидорикава. - А теперь эта шавка мне указывает?!

Рикичи тихо вздохнул. Поначалу он невольно замирал всякий раз, когда офицеры или даже простые рядовые начинали обсуждать нового лейтенанта, цепляясь за любые мелочи, чтобы только прошипеть что-нибудь на его счет. А тем более, когда они это делали, прекрасно зная, что проходящий мимо Абараи все отлично слышит. Того, правда, это нисколько не волновало - он только ухмылялся бессильной злобе отряда и раздавал приказы как подзатыльники.

- Какого черта, я не обязан здесь стоять! - в сердцах заявил Наоки и решительно направился прочь через пустынную площадь.

- Но, Мидорикава-сан..., - неуверенно окликнул его Рикичи.

Тот сбился с шага, будто на мгновение и правда задумался, стоит ли идти против приказа, но потом лишь прибавил ходу, одарив Рикичи презрительным взглядом.

- Тебя спросить забыл.

Рикичи, подавшийся было вперед, отступил, глядя вслед офицеру. Ну да, его слова никто не спрашивал. В этом отряде - уж точно. Даже другие рядовые, которые, пусть и до офицера не дослужились, но свое мало-мальски аристократическое происхождение держали, словно знамя.

Погрузившись в не самые приятные мысли, Рикичи и не расслышал, как кто-то окликнул его, встрепенувшись только когда чей-то голос рявкнул неподалеку так громко, словно в самое ухо:

- Ты меня слышишь вообще?

В вечерних сумерках к нему приближался человек. С ярко-красной шевелюрой и чуть потухшим, но по-прежнему бодрым взглядом. Рикичи вытянулся по стройке смирно.

- Абараи-фукутай...

- Забей, - опередил тот его, отмахнувшись. - Где этот-то шляется? - он кивнул на пустое место рядом с Рикичи.

Тот пришибленно пожал плечами, точно это в самом деле его вина, что Мидорикава покинул пост.

- Он..., - протянул Рикичи, не зная, как сказать, чтобы не выдать офицера. Ведь устроит потом...

- Свалил, - охотно подсказал Абараи, прислоняясь спиной к стене на месте сбежавшего офицера. - А ты ж чего, правильный что ли, раз остался?

Рикичи совсем оробел.

- Ну я... Я же не мог уйти, ведь...

Ренджи фыркнул и внезапно усмехнулся, отворачиваясь в сторону пустой площади, куда раньше ушел Мидорикава.

Августовские ночи приносили единственные часы прохлады - раскаленные за день улицы едва успевали остыть, прежде чем вновь появлялось обжигающее солнце, которое здесь, в Сейрейтей, летом слишком редко затягивалось тучами. Оттого дни становились еще более утомительными.

По новоявленному лейтенанту это было видно, будто бы следы недавно остывшего пекла так и остались на нем - на взмокшем лбу и в не таких резких, как были с утра, движениях.

Образовавшееся молчание, наверное, только Рикичи показалось неловким - Абараи стоял, вовсе не обращая на него внимания, пока, спустя минуту, не потер шею, тяжело вздохнув.

- Мне, конечно, сказали, когда переводили из одиннадцатого, что отряд у вас долбанутый, но чтоб настолько... Пара дней, и видеть эти рожи напыщенные уже не могу - вы тут все у Кучики своего учитесь не только силе, да? - ухмыльнулся он. Но, едва только Рикичи успел рот открыть, чтобы возразить хотя бы на счет капитана, как тот махнул рукой. - Да успокойся, ты вроде на человека еще похож. Из Руконгая?

Первым порывом было умолчать, как обычно, но, на удивление, молчать сейчас не хотелось. Рикичи слышал, что Ренджи сам оттуда, а если и не слышал - догадался бы.

- Из двадцать третьего района.

- Во, я так сразу и понял. И как тебя угораздило сюда?

- Да ничего особенного, я просто...

- Говори уж как есть.

- Кроме кидо не могу ничего, вот в шестой и взяли.

- Да, в одиннадцатом бы тебя за это быстро порвали...

Рикичи невольно содрогнулся, даже не требуя объяснить, почему. Он не раз и не два видел тренировку одиннадцатого отряда, и хорошо, что те не заметили его, иначе в самом деле не унес бы ноги. А Ренджи там был седьмым офицером, сам себе напомнил Рикичи. И представил, каково это - быть на таком высоком посту в самом сильном и диком отряде, где, наверное, и выжить-то не просто. Ренджи напоминал выбравшегося из стаи зверя, который теперь обходил новые владения и только иногда лениво скалился. Вот и сейчас он вовсе не беспокоился, что его офицер посмел нарушить приказ и уйти в самоволку, зная, что в любой момент нагонит его.

Рикичи украдкой глянул на лейтенанта и вздрогнул, когда невольно перехватил устремленный на него взгляд. Абараи его внимательно изучал.

- Ты мне лучше скажи..., - начал тот и нахмурился, явно что-то припоминая.

- Рикичи, - сообразив, подсказал он.

- Ты мне лучше скажи, Рикичи, ты в бумажках всех этих разбираешься? А то мне сегодня эта рыба ваша... ну, Кучики, всучил кучу всякого барахла, требует отчет. Я ему что, писанину эту всю разгребать нанялся? - фыркнул он. - Или у вас учат тут не драться, а закорючки красиво выводить?

- Ну, если только немного.., - пробормотал Рикичи, невольно вспоминая это "немного": третий офицер, которому в отсутствие погибшего лейтенанта приходилось заниматься документацией, скидывал это на младшего, и так, по цепочке, ненавистные и порядком истрепанные бумаги попадали в руки Рикичи. А он-то уж ни на кого скинуть это не мог - даже рядовому ничего не стоило послать его с этими бумажками подальше, вот и приходилось возиться ночи напролет, выводя один за другим иероглифы. Хочешь не хочешь, а научишься не только заклинания читать.

- Но разбираешься? - уточнил Ренджи, поворачиваясь к нему и прислоняясь плечом к белой, оставляющей меловые следы на черной форме стене. Под немного насмешливым, но на редкость открытым взглядом Рикичи занервничал еще больше.

- Да... разбираюсь, - чуть ли не жалобно ответил он.

- Во, отлично! Тогда пошли!

- Но, Абараи-сан! - Рикичи нерешительно шагнул следом.

- Ну чего еще?

- А как же... дежурство, как можно оставить пост? А кто будет сторожить ворота?

Ренджи бросил короткий взгляд на упомянутые ворота и вновь посмотрел на Рикичи с таким видом, будто услышал очевидную глупость.

- Пойдем, никуда твои ворота не денутся.



С этого момента составление недельного отчета для Рикичи стало еще одной необходимой традицией. Он мог даже не притворяться, что всякий раз просто подчинялся приказам, а не добровольно спешил выбраться из всей этой аристократической напыщенной трясины.

Подступал вечер пятницы, спадала жара, и сквозь открытые седзи наконец-то продувал прохладный ветер. Рикичи казалось, что за секунду до того, как в коридоре раздадутся тяжелые шаги, он уже знает, кто сейчас войдет. И правда - раздвигались через несколько секунд фусума, Ренджи перешагивал порог комнаты, окидывая взглядом нехотя подобравшихся рядовых и, ухмыльнувшись, кивал Рикичи, указывая следовать за ним.

- Спелись, две дворняги, - щелкнула зубами вслед им самая ретивая офицерша, будто и не понимала, что лейтенант все прекрасно расслышал.

Рикичи вжимал голову в плечи, стараясь не отставать. За широкой спиной, шагая чуть ли не след в след, он чувствовал небывалое покровительство. Так бы идти и идти, чувствуя эту едва присмиревшую, но все так же клокочущую огнем вокруг лейтенанта рейацу, видеть, как под стать ей колышутся в такт шагам ярко-красные волосы - еще один вызов всем тем традициям, что не один десяток лет соблюдали в шестом отряде.

"А ему, небось, чужое покровительство не нужно, - вдруг тоскливо подумалось, когда они вышли на опустевшую площадь. - Ренджи-сан и против капитана выстоит".

Солнце уже не пекло так же безумно, как днем, но камень испускал ощутимое тепло. В опустевшем корпусе не было ни души, да и кто стал бы добровольно просиживать здесь вечера напролет в конце недели? Рикичи привычно устроился за столом в лейтенантском кабинете, а Абараи примостился на стуле напротив, подперев ладонью щеку.

- Сегодня сказал сделать отчет по миссиям с грунта за месяц. Уверен, он эту хренотень даже читать не будет, это лишь бы меня отсюда вышвырнуть, - поморщился он, кинув на стол кипу бумаги. Рикичи только улыбнулся - Ренджи по-прежнему был недоволен так, словно в ближайшие несколько часов ему надо будет это все делать, а не попросту сидеть рядом. - Чай будешь?

- Да нет, спасибо, Абараи-сан, - вздохнул Рикичи, пододвигая к себе бумаги. Всего-то надо было сделать - упорядочить все эти многочисленные отчеты разных офицеров в один краткий. Не столько сложно, сколько муторно.

Украдкой бросив взгляд на громыхавшего где-то за его спиной чайником и чашками Ренджи, Рикичи попытался хоть как-то сосредоточиться на работе. Первую неделю это никак не удавалось - ему все время казалось, что он делает что-то не так. Но лейтенант в этом действительно ничего не понимал, за ошибки отчитать не мог, да и пристальных взглядов не бросал - сидел рядом да рассказывал что-то свое. Постепенно Рикичи приспособился слушать его одним ухом и во время работы.

- Держи, - Абараи бесцеремонно поставил на стол чашку чая. То ли Ренджи забыл, то ли и вовсе не слушал. Рикичи сделал глоток, едва не поморщившись - заварен был чудовищно крепко, до горечи во рту.

- Знаешь, Рикичи, чтоб я без тебя делал только. Сидел бы безвылазно здесь, наверное. - Абараи вновь опустился напротив него, занимая свою обычную наблюдательную позицию.

- На самом деле это не так сложно, Ренджи-сан, - Рикичи улыбнулся, взяв кисть в руки.

- Вам-то, может, и не сложно, - отмахнулся Ренджи. - Всю жизнь над этими бумагами сидите, как будто других дел нет. Ваш Кучики - он что, только и умеет, что пыжиться, изображая каменную статую, и с бумажками возиться? - сказано это было с какой-то особой ненавистью, так что Рикичи даже украдкой быстро глянул на Ренджи, снова торопливо возвращаясь к работе.

- Да как же, - хорохорился тем временем тот, заводя самого себя, - таким как он, все сразу, с рождения уготовано на блюдечке. И стараться не надо. Он и капитаном-то, небось, стал просто потому, что чистокровной персоне нужно сразу местечко потеплее. И что это за капитан, который только документами махать умеет?

Рикичи умудрялся слушать и выводить без единой ошибки нужные строки, но не отвлекаться на этот раз уже не получалось.

- Вот Зараки-тайчо - вот я понимаю, капитан! - пылко заверил Абараи. - Не то, что ваш. Он вообще у вас как к отряду обращается, с трона? Или брезгует и отправляет слуг?

Наверное, Рикичи бы промолчал, в другой раз - точно, но сейчас, неожиданно для самого себя, поднял голову и тихо, но уверенно сказал:

- Это не так, Абараи-сан.

И тут же замер, понимая, что зря. Не то чтобы это было против общих правил, не то что запрещалось защищать капитана... это было против собственных правил Рикичи. К тому же, ведь он был согласен где-то в глубине души с Абараи. Более того - он мог рассказать ему даже больше, то, чего, возможно, Ренджи не слышал от одиннадцатого отряда раньше.

А возможно, сказал он это лишь затем, чтобы тот на него посмотрел не как на пустое место впервые за разговор.

Так и случилось - Абараи замер и вдруг как-то удивленно обернулся. У Рикичи взмокли ладони, в которых он зажал кисть. Он опустил бесполезный предмет на стол и тут же поднял снова, чувствуя себя безоружным первокурсником перед оскалившимся пустым.

- Кучики-тайчо, он... он просто любит дисциплину. И всегда знает, что творится в его отряде, это неправда что ему нет никакого дела, просто он...

- Высокомерная тварь.

Еще немного, и кисть треснула бы у него в руках.

Внезапно стало жутко, что капитан стоит прямо за его спиной и все слышит. Будто Ренджи сейчас говорит именно с ним. И смог бы, да, непременно смог бы сказать ему это и в лицо, тогда как Рикичи просто внезапно оказался между ними, между этими двумя немыслимыми потоками ледяной и огненной рейацу. Исчезни одна из них, и он либо сгорит, либо заледенеет.

- Нет.

- Да ладно, правда что ли?

Ренджи смотрел на него едва ли не злобно, и больше всего Рикичи боялся, что тот сейчас уйдет. Невообразимо, как страшно было бы вновь остаться одному среди всех тех, с кем он провел эту пару лет.

Абараи действительно поднялся, но, когда Рикичи уже готов был бы попросить прощения - неважно за что - Ренджи отвернулся, и Рикичи больше не мог видеть его усмешки, только спину, слишком напряженную, это было видно даже через косодэ. Рикичи закусил губу от досады. Кто его тянул за язык? Молчал бы себе, не впервые он такое слышал... Так нет ведь.

Когда Ренджи внезапно развернулся, с каким-то странным весельем в глазах глядя на него, Рикичи уже был внутренне готов, что сейчас-то ему или скажут проваливать отсюда, или просто оставят одного наедине с бумагами, зная, что все равно совесть не позволит уйти, не закончив.

- Это в вас, наверное, как мантру закладывают? - поперек всех опасений внезапно спросил Ренджи.

Рикичи недоуменно посмотрел на него.

- Молитесь на Кучики, как на божество, - презрительно продолжил тот. - Непогрешим и все такое. Слово - закон или божественное откровение, а? А если кому скажет - молись на меня и возьму к себе под крылышко, так что, сразу все бросать, не помнить никого и бежать следом за новым покровителем?

Ренджи говорил так ядовито, точно в этом была отнюдь не каждодневная злоба на важного аристократа, снедавшая многих завистливых - нет, Ренджи завистливым не был, Рикичи был в этом уверен, - а такая закоренелая обида, которую вынашивают годами, ожидая момента для мести. Не по себе стало от одной этой мысли.

- Нет, Ренджи-сан, - поторопился объясниться Рикичи.

Ренджи только хмыкнул, ожидая, что же тот выдумает в свое оправдание. По крайне мере, весь его вид говорил об этом презрительном ожидании. Одно слово - и можно распрощаться со всеми мечтами, которые он себе навоображал. Нашел покровителя.

- Это совсем не так, - продолжил Рикичи, надеясь увидеть в глазах, неизвестно когда ставших ему самыми важными, хоть немного понимания или желания выслушать оправдания. - Но ведь это его отряд. И здесь свои правила, вы же понимаете...

- Конечно, понимаю, - фыркнул Ренджи. - Только Зараки из себя божество не делал в своем отряде со своими правилами.

Рикичи стушевался, но, пересилив все возрастающую неловкость, покачал головой.

- Я не могу пойти против его правил, Ренджи-сан, - чуть ли не взмолился Рикичи. - Капитану ведь ничего не стоит выгнать из отряда, и куда я тогда... - страшно было подумать о том, что он может оказаться не просто самым низшим по званию в отряде, а вовсе за бортом. И там уже не будет неожиданного счастья в лице покровителя Ренджи, который заступится. Выживай, как знаешь.

- Так вот в чем дело, - Ренджи усмехнулся, но не злобно, а вновь расслабленно, точно над старой, но все еще смешной шуткой. - Что, хочешь быть выше? Давай, хочешь, я тебя третьим офицером назначу?

Рикичи опешил. Он совсем не это имел в виду, но теперь...

- Чего? - раззадорившись, продолжал Ренджи, говоря совершенно серьезно, без шуток. - Давай, Рикичи, будешь третьим офицером?

- Я.. Я не знаю, это же..., - растеряно пробормотал Рикичи, озираясь кругом, точно сейчас кто-то ему подскажет, как быть.

- Ну так что?

- Но...

- Будешь или нет? - с нажимом спросил Ренджи.

Рикичи выдохнул, как перед прыжком в воду.

- Буду.

Ренджи ухмыльнулся. Неожиданно широко, с готовностью потирая крепкие ладони.

- Ну все, - довольно произнес он. - Теперь-то мы с тобой этим аристократам покажем.

Казалось, что ему было все равно, кто сейчас сидит на месте Рикичи.



Тихо, словно опасаясь самого себя, Рикичи подошел к седзи, но так и не решился ни постучаться, ни раздвинуть их и пройти внутрь.

Глупо было себя накручивать с самого начала мыслью, что он заслуживает звания третьего офицера, глупо было пытаться убедить в этом Ренджи, который - да, Рикичи тогда видел именно это в его глазах - хотел, чтобы он занял это место. Хотел по каким-то своим причинам, но действительно... что? Надеялся?

Рикичи вновь поднял руку, но так и опустил, не доведя до дверей. Трусил. Как обычно.

Ладони и спина саднили от недавних шрамов, едва затянувшихся, не без помощи медиков из четвертого и кого-то из двенадцатого отряда, вколовших ему очередной новоизобретенный препарат. Кожа на этих местах буквально горела и шелушилась, как от сильного ожога, но на этом - все. Никаких больше видимых следов та короткая, но слишком памятная встреча с пустыми ему не оставила.

Провалить первое свое задание на новом месте - это надо уметь. Что уж говорить про место третьего офицера, первого в отряде после капитана с лейтенантом. После этого назначения его возненавидел весь отряд, а после такого провала еще и шипеть ему в спину будут, будто постоянно ходишь мимо разбуженного змеиного логова.

Все шло хорошо: он и еще двое рядовых были отправлены в пустяковый патруль по десятому району, где объявился пустой. Рикичи поначалу волновался, что что-то пойдет не так, волновался до взмокших ладоней и дрожи в коленях, но вскоре и ему начало казаться, что это просто очередное задание, только он отныне должен не слушаться, а сам говорить, куда им идти - обязанностей немногим больше да ответственности, но, в конце концов...

Пустой возник из ниоткуда. За ним - еще один, другой - не слишком крупные, но отчего-то сильнее обычных. Нужно было уходить, и ждали все именно этой команды от внезапно потерявшего дар речи Рикичи, который не то что не соображал, а меч в руках уже едва держал.

Опоздай подкрепление хоть на минуту - в живых бы никого не осталось. Пустые, видимо, уже были слишком сыты, чтобы настойчиво пытаться отведать шинигами, потому мигом исчезли, едва завидели подоспевший взвод.

Одного из них, как и Рикичи, залатали прямо на месте, третьему же пришлось намного хуже - он бы и так выжил, как бы ни выглядел на момент их прибытия, но неделя в больнице ему была обеспечена. Обеспечена, разумеется, благодаря самому Рикичи. Думать о том, как он сможет посмотреть ему в глаза, когда рядовой выйдет, пока не хотелось. Быть может, от этого избавит его сам капитан. Лично. Буквально через несколько минут.

Рикичи сжал зубы, чувствуя, как бежит холод по спине - холод явно не от летней ночи. Удивительно, но страшнее сейчас ему бы было только показаться перед самим Ренджи.

- Кучики-тайчо, разрешите войти.

- Входите, офицер, - тут же раздался равнодушный голос из-за дверей. Лучше бы в нем была какая-то пауза, гневные нотки, презрение... в общем, хоть что-нибудь, чего никогда не позволял себе капитан. Хотя нет, презрение там все-таки было.

Раздвинув седзи, Рикичи ступил внутрь, неловко задвигая их за собой.

Капитан, будто статуя правосудия, недвижимо сидел за столом. Кисти у него в руках не было.

- Кучики-тайчо, с рядовым Сакамото Тидзиро все в... его состояние хорошее. Рядовой Хагивара Манабу... в больнице, опасности для жизни нет. Возможно... неделя, может быть, меньше, - он запинался на каждом слове и едва держался, чтобы не оговариваться.

Сказанное, похоже, не произвело ни малейшего впечатления. Уж подавно капитан не стал бы радоваться из-за того, что жизни его офицеров ничего не угрожает. И ниточка надежды, еще непонятным образом теплившаяся в груди Рикичи, оборвалась окончательно, когда Кучики не удостоил его даже взглядом.

- Я удивлен вами, офицер. Провалить настолько легкое задание, не справиться с таким слабым противником, поставить под угрозу жизни других...

- Кучики-тайчо, я... - ошибка, конечно же. На секунду сжались в еще более тонкую линию губы капитана, прежде чем его голос стал вовсе ледяным.

- Не перебивайте меня, офицер. Мало того, что вы не только не можете взять контроль над отрядом, вы не можете взять контроль и над самим собой, - у Рикичи все замерло внутри - настолько медленно капитан поднял кисть со стола, настолько медленно взял лист бумаги. Прошение о переводе в другой отряд. - Вы поступили к нам после Академии с практически нулевыми способностями и лишь незначительными задатками в области кидо, которые, я предполагал, вы разовьете. Однако теперь я вижу, что вам не дается и это.

Рикичи хотелось броситься к столу немедленно, начать умолять, только бы уже занесенная кисть не коснулась листа и не принялась выводить ему приговор. Он знал совершенно точно - если не успеет и капитан поставит под прошением свою печать, она будет ему как клеймо на всю жизнь, и хождение в рядовых в шестом окажется для него уже несбыточной мечтой.

Он беспомощно стиснул зубы, обреченно наблюдая, как капитан неторопливо окунает кисть в чернила.

- Я понимаю, отчасти это не ваша вина, - говорил он все холоднее, цедя, - да нет, практически выплевывая - слова. - Происхождение - это не только моральная ответственность за самого себя, но и понятие чести, наличие силы изначально. Ее надо лишь просто развить. В вашем же случае развить то, чего попросту нет, невозможно.

Вот и все, все слова, что готовил Рикичи в свое оправдание, оказались бесполезны. Он беспомощно кивнул самому себе, покорно ожидая, когда капитан закончит документ. Но секунда, две, и кисть, с шелестом уверенно выводившая иероглиф за иероглифом, остановилась посреди строчки.

- Кто вас назначил? - между тем, размеренный и тихий голос капитана вклинился в сознание хуже всякого громогласного вопля. Рикичи вздрогнул.

- Абараи-фукутайчо, - тихо ответил он, хотя говорить отчаянно не хотелось.

На лице капитана не дрогнул ни один мускул, только плотнее сжались холеные пальцы, едва качнулась кисть в руке. Капля туши собралась на конце, удерживаясь из последних сил, и упала в следующее мгновение на идеально белый лист бумаги. Показалось, что в этот самый миг Рикичи почти что мог расслышать, как взбушевалась грозой ярость за непробиваемой ледяной личиной. Взбушевалась, и вмиг же застыла снова.

Рикичи хотелось уменьшиться или исчезнуть вовсе, пока он наблюдал, как капитан размеренно и неторопливо протягивает руку к краю стола, на котором, вдруг оживая, едва заметно взмахивает крыльями адская бабочка. Как легко садится на его белую руку и через секунду поднимается вновь, исчезая с приказом в узком окне кабинета.

Будто Рикичи здесь больше и не было - капитан ни разу не посмотрел на него, принявшись разбирать какие-то свои бумаги, доставая листы из идеально ровных стопок, сверяя что-то, иногда едва наклоняясь, чтобы исправить. Можно было догадаться, что он ждал появления лейтенанта.

Ждал и Рикичи, также покорно, как капитан, но даже при всем желании не так же спокойно. Чем дольше затягивалось гнетущее молчание, тем сильнее начинала пробирать дрожь ожидания бури. Казалось, что еще немного, и внутри него лопнет какая-то струна. И когда Рикичи был близок к тому, чтобы сойти с ума от этой пытки тишиной, за спиной грохнули седзи.

- Да, Кучики-тайчо? - в секунду убил нагнетавшуюся тишину громогласный хрипловатый голос Ренджи, полыхнула огненная, но такая долгожданная рейацу. Сейчас-то она казалась хуже раскаленного железа, за которое неосмотрительно схватишься.

Рикичи даже духу не хватило посмотреть на него.

- Что случилось? - уже тише, явно кое-что осознав при виде Рикичи, спросил Ренджи, вовсе не теряя боевого запала.

- Абараи-фукутайчо, мне хотелось бы знать, когда и на каком основании вы, в обход капитана, назначили рядового на пост третьего офицера? - остужая подскочившую на десяток градусов температуру в кабинете, холодно спросил Кучики. Ни взгляда в сторону лейтенанта, ни лишнего движения.

- Вы же просили не беспокоить вас по пустякам, Кучики-тайчо, - с наглым вызовом ответил Ренджи, расправляя плечи и шагая вперед.

Рикичи украдкой оглянулся на него. И верно, будто зверь шел, наплевав, что силы не равны.

- Вы считаете, что три едва не погибших офицера - это пустяк? - удостоив таки лейтенанта взглядом, выгнул бровь капитан.

- Ну, они же не погибли. Да и с каких это пор вас волнует, что творится в младшем офицерском составе? - оскалился Ренджи.

- С тех же, с каких этот младший офицерский состав находится в моем отряде.

Едва верилось, в то, что он слышал. Что капитан не просто не выгнал Ренджи после первых же слов, не просто не удостоил словом, как бывало чаще всего, а ответил ему. Ответил, пусть и ледяным голосом, от которого колотило самого Рикичи, но который и вовсе не замечал Ренджи.

- Кто-то мне говорил, что вас раньше такие вещи не волновали, а ваш лейтенант сам все решал и делал, что хотел.

- Неужели? И что же, вы теперь намереваетесь равняться на других лейтенантов? А вы того заслужили?

Рикичи подумалось, что он по-настоящему оказался между огнем и льдом, и неизвестно, что уничтожит скорее. И заметят ли вообще, что тут на полу оказалась прикрытая инеем горстка пепла. Похоже, что им вовсе не нужен был кто-то еще, чтобы сойтись в бою.

- А обязательно надо родиться чистокровной борзой, чтобы заслужить?

Было ясно, что в этот раз Ренджи перешел все грани. И в глубине души Рикичи, возможно, был согласен с капитаном, если бы тот написал заявления о переводе их обоих в другой отряд, потому что последние слова, прогремевшие на весь кабинет, заставили затаить дыхание. Судя по рассказам Ренджи, сам Зараки после подобного четвертовал бы любого.

Капитан смотрел на лейтенанта, уже не отводя взгляда. Рикичи пристально следил, как серые глаза сузились в злом прищуре, таком непривычном для капитана. За эти пять минут в кабинете Рикичи увидел эмоций на его лице больше, чем за все пять лет, что был в отряде.

Он не сразу заметил, что теперь взгляд капитана был направлен на него.

- Рядовой, выйдите. Я позову вас, когда закончу.

С языка чуть было не сорвалось предательское "но", и только по короткому взгляду Ренджи стало понятно, что все это здесь происходит вовсе не из-за него, Рикичи, а из-за чего-то, малую часть чего он только что слышал. Возможно, он оправдывал сам себя, но поклониться и выйти из кабинета действительно получилось проще.

Тихий хлопок седзи, и царившая в кабинете до его выхода гнетущая тишина уже не могла его достигнуть. Страх, близкий к панике, отступил, но лишь затем, чтобы прочно засесть в груди ледяным комом. Рано или поздно решится затеянный спор, и тогда... тогда судьба Рикичи будет незавидной.

Он поторопился прочь от кабинета, но в тишине ему показалось, что он отчетливо услышал голос капитана на повышенных тонах. Это только придало его страху еще больше сил, и Рикичи поспешно вылетел на крыльцо. В помещении было прохладно, здесь же воздух оказался плотным, жарким и душным. Вот только жары Рикичи не чувствовал - руки оказались просто ледяными, а на лбу, когда он отер его тыльной стороной ладони, и вовсе проступил холодный пот. Вот тебе и офицер, готовый чуть ли не в обморок свалиться перед собственным капитаном.

Рикичи тяжело сглотнул, озираясь на пустой коридор. Ренджи так и остался там.

От растрескавшейся, накаленной за день солнцем земли поднимался удушливый жар, дышать здесь было нечем, несмотря на подбирающийся вечер. Простояв так с пару минут, он сел на крыльцо, прислушиваясь к тишине. Нет, тишины, какая стояла в кабинете, здесь уже не было. Здесь слышался отдаленный шум отрядов, здесь шумел сам пыльный воздух порывами ветра, шевелящими ярко-зеленую листву, стрекотали цикады в траве неподалеку.

Ощущение, как будто вылез на поверхность из воды.

Разгневанный голос капитана все никак не выходил из головы. Возможно, действительно послышалось, ведь не мог же Кучики-тайчо... повысить голос, пусть на лейтенанта? Мог бы любой другой капитан, но только не шестого отряда, которого даже бунт в Сейрейтей оставил бы равнодушным.

Зря Ренджи шел против него. Ведь это правда - не место Рикичи среди офицеров. Возможно, и среди рядовых тоже.

Торопливые шаги за спиной показались ему одновременно чудом спасения и неизбежным приговором. Рикичи торопливо поднялся, оглядываясь. Через порог перешагнул Ренджи, на удивление... живой, хотя сколько рассказов ходило о привычке капитана применять шикай, как дисциплинарный урок. Живой и странно рассеянный, он мельком взглянул на Рикичи, словно они были незнакомы.

Если Ренджи вел себя так, значит, в кабинете случилось что-то вправду ужасное. Мучительно хотелось спросить, банальное любопытство сейчас неожиданно сильно терзало изнутри.

Ренджи прислонился к стене, машинально взъерошил пятерней и без того спутанные красные пряди и вдруг, глядя на него, ухмыльнулся чему-то своему, даже и не замечая застывшего, не на шутку перепуганного Рикичи. А ему-то сейчас было вовсе не до странного веселья в глазах лейтенанта.

- Ренджи-сан?

- Кто бы мог подумать, а... - в какой-то момент его усмешка стала еще шире, странно самодовольной, будто... Да Рикичи сам даже не мог представить, что же могло случиться.

- Ренджи-сан, - громче позвал Рикичи, подавляя то неприятное чувство, засевшее где-то в глубине души - что он пропустил что-то, чего уже не узнает.

- А? - отозвался тот, наконец, вскинув голову.

- Так что, мне идти? - оробев, спросил Рикичи, и встретил полное непонимание в глазах Ренджи, будто он вовсе впервые слышал об этом. - Он меня звал?

- Кто?

- Кучики-тайчо, - вовсе сбитый с толку Рикичи уже и сам не был уверен, о чем идет сейчас речь.

- Да он забыл про тебя уже давно! - отмахнулся Ренджи и снова ухмыльнулся так широко, будто сам этот факт его необычайно веселил.

- Как... забыл? - Рикичи не был уверен, может это злобная шутка. Но чтобы капитан просто... забыл о таком?

- Так и забыл, чего тут думать, - вдруг моментально растеряв весь азарт, излишне равнодушно пожал плечами Ренджи, спускаясь с крыльца. - Пойдем-ка лучше...

- Куда? - машинально спросил окончательно ошалевший Рикичи. Ему проще было пережить, если бы небо свалилось на землю, чем то, что произошло только что.

- Никуда, - обернулся на него Ренджи - на его лицо вновь вернулась та беспечная хамоватая ухмылка, что вселяла некую... уверенность. Он внезапно чуть сощурился, оценивающе его оглядывая. - Ты, небось, так и сидел всю жизнь в шестом, да? Пойдем, покажу, чего без меня не увидишь... десятый офицер.



Рикичи и вправду не видел, да и, честно говоря, не особо горел желанием, но опомнился уже на подступах к одиннадцатому отряду, куда чуть ли не волоком тащил его, совершенно ошеломленного и потому несопротивляющегося, Ренджи. Одиннадцатый, говорили, можно даже с высоты Соукиоку отыскать по разрушенным и недавно отстроенным заново стенам. Ломались те как бумажные перегородки в традиционных домах. Ломались мечами, кулаками, чужими головами... И сюда, уверяли каждого, если тебе дорога жизнь, рядовым даже не суйся. А офицеру и вовсе приближаться не стоит, потому что рядового вываляют в пыли и выкинут обратно, а офицера без драки не отпустят.

- Ренджи-сан, - чуть ли не взмолился Рикичи, когда осознал, что они идут в самое логово одиннадцатого отряда, в казармы, - это же одиннадцатый...

- Ну да, - подтвердил Ренджи, только ухмыльнувшись. - Не нервничай, тебя точно никто не тро...

- Эй, Абараи!

Договорить Ренджи не дали. Рикичи только успел заметить метнувшуюся к ним тень, а в следующее мгновение Ренджи уже кубарем полетел на землю, получив такой силы удар в челюсть, который, по идее, вышибает зубы до единого.

Над ним теперь возвышался, потирая кулаки и злобно ухмыляясь, лысый офицер, чью фамилию Рикичи сумел даже припомнить, прежде чем отскочить на почтительное расстояние, когда тот неосторожно замахнулся ножнами с мечом, закидывая их себе на плечо. Мадарамэ Иккаку.

- Что-то ты в обществе своих благородных девиц сам в бабу превращаешься, - хмыкнул он, глядя, как поднимается с земли Ренджи. - Валил бы ты к себе в шестой, а то как бы не зашибли ненароком.

Рикичи чуть было не рванулся к Ренджи, не то на помощь, не то чтобы не оставаться так близко к ненормальному офицеру, но вовремя сообразил, что этого лучше не делать. Да и Мадарамэ на него было глубоко наплевать. Ренджи же, разогнувшись и сплюнув кровь, неожиданно сам ухмыльнулся и без сомнений достал из-за пояса занпакто.

- Это кто еще из нас еще все время с благородной девицей таскается на пару, - ухмыльнулся тот, а Иккаку внезапно вскинул голову, сжимая ножны еще сильнее. - Что, проверим, чье общество влияет сильнее, а?

Второго приглашения Мадарамэ ждать не стал: внезапно довольно оскалился и, только перехватив ножны в другую руку, кинулся вперед. Кинулся так быстро, что в этот момент остолбеневшему Рикичи вправду показалось, что видит он вовсе не человека, а зверя, бросившегося в самую гущу сражения и готово рвать зубами и когтями.

В шестом так не дрались даже на спаррингах. Тяжелые ножны с грохотом сталкивались и чудом не выворачивались из рук. Не нужно было разбираться в боях, чтобы понимать, какие чудовищные удары обрушивал на едва подставленный меч Мадарамэ: даже Абараи некоторые с трудом выдерживал, отступая назад.

- Слабак, - задыхаясь больше от бешеного восторга, чем от усталости, рычал Иккаку. - Неужто правда Кучики там у себя собирает только кидошников, и ты с ними заодно?

Ренджи хотел что-то ответить, но следующий же удар едва не вышиб у него из рук занпакто. Рикичи беспомощно наблюдал за дракой, понимая, что еще немного, и их лейтенант вправду не выдержит такого напора. А ведь Мадарамэ дрался едва ли вполсилы. Ударь он еще посильнее, и сломается пополам занпакто, а меч Мадарамэ обрушится со всей этой силой на Ренджи, и тогда...

- А Абараи как был козлом, так им и остался, - лениво прозвучало откуда-то сбоку. Рикичи оглянулся, замечая стоящего рядом шинигами. Офицеров одиннадцатого отряда он мог назвать даже посреди ночи. Во-первых, потому что в шестом это была любимая тема для презрительного обсуждения, до тех пор, пока не появился Ренджи, ну а во-вторых... те действительно были настолько яркими, что их сложно было не запомнить, в отличие от одинаковых холеных офицеров шестого.

Имя пятого офицера, Айясегавы Юмичики, и вовсе не сходило с языков его обсуждающих. Рикичи не видел его раньше, но уже создал образ по рассказам - начиная от знаменитых его перьев, от которых любой нормальный человек уже приходил в замешательство, и заканчивая бренчащими на лодыжках браслетами и диковинными оранжевым воротником. Последнего, правда, на нем не было. Не удивительно, в такую жару и косодэ-то мечтаешь снять, а не надевать на себя лишние тряпки.

- А ты, - внезапно перевел на него взгляд Айясегава, даже брови нахмурив в какой-то своей, странной манере, - кто тут у нас?

Рикичи замялся, поспешно отводя чересчур пристальный взгляд, вдохнул побольше воздуха...

- Десятый офицер шестого отряд...

- Стой, стой, - снисходительно отмахнулся офицер. - То, что шестого сразу видно. Абараи пасешь по приказу Кучики, чтобы ни шагу в сторону?

Рикичи поспешно замотал головой, но рот ему открыть снова не дали - беседовать, Айясегава, похоже, любил с самим собой.

- Похоже, Абараи нам что-то рассказывал, - прищурился тот, будто припоминая. - Мелкий, нескладный, выглядит лет на шестнадцать... Рикичи, кажется?

От такой характеристики действительно было впору под землю провалиться. Правда, заметив, как он покраснел до корней волос, офицер усмехнулся еще шире и - это было самое унизительное - чуть наклонился, будто Рикичи был не на несколько сантиметров его ниже, а на две головы как минимум.

- Но-но, не обращай внимания, возраст... это ведь не главное, да? - Рикичи и думать не хотел, что тот имел в виду. - Кроме того, судя по всему, ты ведь...

- А, Абараи, как я и думал! - к величайшему облегчению Рикичи, рявкнули со спины знакомым голосом.

Поспешно отскочив назад, Рикичи обернулся, глядя, как к ним приближается Мадарамэ, а за ним и Ренджи: оба потрепанные, грязные, с разбитыми носами и в рваной форме, но до неприличия счастливые.

- Стоило попасть к кидошникам гребанным, и уже хватку потерял, - даже со стороны было видно, как гордо тот держится, и гордость эту демонстрирует сейчас всем своим видом, неторопливо подходя к ним, глядя на Айясегаву. Теперь понятно было, почему так много говорили об этой паре... - А это что, конвой твой? А что тщедушный такой - вас там кормят хреново?

- Это, - кашлянув, подоспел за ним Ренджи, стирая по дороге кровь с разбитой губы. - Это не конвой, он свой практически. Рикичи, - судя по ухмылкам Мадарамэ и Айясегавы, не одному Рикичи подумалось, что с такой гордостью детей своих, должно быть, представляют. - Не знаю, чего только делал в шестом, его бы сюда, и живо бы окреп.

Всю оставшуюся дорогу до казарм одиннадцатого Рикичи старался держаться поближе к Ренджи и подальше ото всех остальных. Худшие опасения не оправдались - его во всей той суматохе, царящей внутри, не замечали. Честно говоря, не замечали даже самого Ренджи и двух офицеров с ним - настолько шумно там было, настолько много народу собралось, будто половина Готэй втиснулась в это потрепанное на вид, много вытерпевшее здание. Могло показаться, что это по случаю какого-то праздника, но, стоило спросить об этом у Ренджи, тот только махнул рукой и сказал, что здесь оно всегда так.

Огромная комната, больше похожая на маленький зал, была самой забитой, но, к сожалению, именно в нее они и пожелали втиснуться. В воздухе стоял ощутимый запах алкоголя и пота. Когда они перешагивали через сидящих на татами офицеров и рядовых, на них не обратили внимания даже когда Рикичи споткнулся о кого-то. Да, некоторые, для которых этот пятничный вечер, видимо, начался раньше всех, уже лежали.

Несмотря на присутствие Ренджи рядом, Рикичи весь вечер чувствовал себя не в своей тарелке. Он бы ушел, не будь это кто-то другой рядом с ним - непременно бы ушел, но сейчас сидел, как прикованный, только все реже отказываясь от выпивки. А после того, как ему в качестве альтернативы предложили сыграть в карты на желания с теми людьми, которых он и вовсе первый раз в жизни видел, то пара чашек сакэ показалась не такой уж неприятной перспективой. А за ней еще пара, и еще...

С непривычки Рикичи стало дурно через час. Он уже едва ли соображал с кем пил, где... нет, где пил, все еще помнил, но видел, что явно не с Ренджи, а того, - он обернулся, окидывая мутным взглядом окружающих - и след простыл. Перед глазами все поплыло, и буквально за мгновение до того, как к горлу бы подкатил мерзкий ком, после которого начнет мутить, его кто-то ловко поднял с пола, и, позволяя опираться на себя, за что Рикичи был особенно благодарен, потащил к выходу.

Пара длинных коридоров, и долгожданный глоток свежего воздуха. Все внутри постепенно успокаивалось. Можно было уже не сжимать так яростно пальцами деревянные перила, боясь упасть. От ночной прохлады даже частично исчез туман перед глазами. Жаль, что только частично, однако фигуру рядом с собой это не помешало рассмотреть даже в ночном полумраке, подсвечиваемом лишь светом, выбивающимся через окна казармы.

Они стояли на крыльце, в долгожданной тишине, приятно разбиваемой приглушенным гомоном изнутри. В траве уже вовсю стрекотали цикады. Если бы не шум, этот звук мог бы показаться оглушительным. Хотя в Руконгае они пели все равно громче.

- Спасибо, Айясегава-сан, - тихо поблагодарил Рикичи, усаживаясь на крыльцо рядом с офицером.

- Юмичика, - улыбнулся тот. Так же пьяно и все так же лениво. - Меня зовут Юмичика, Рикичи.

Было странно приятно, что тот помнил его имя. В шестом его запомнили только через месяц, и то только человек шесть.

- Хорошо, Юмичика-сан.

Они замолчали, но тишина не была неловкой, хоть офицер и разглядывал его все это время. Разглядывал так, что мигом приходили в голову все те сплетни, что о нем ходили. Рикичи стыдно стало от подобных мыслей, ведь тот единственный сейчас вспомнил о нем, вытащил сюда и тратил свое время чтобы...

- Ни за что не поверю, что тебе нравится в шестом отряде, Рикичи, - вновь заговорил офицер.

- Мне и не нравится, - не думая, нетрезво ответил он и только после схватился за язык. - Вернее, там не так плохо, и наш капитан, он... - показалось, что Юмичика сейчас ответит точно то же, что и Ренджи, но нет - молчал, глядя на него. - Он справедливый и ответственный. И... и терпеливый, наверное.

Офицер усмехнулся.

- Ты просто не видел по-настоящему терпеливых капитанов. Вон, Зараки-тайчо - самый прекрасный капитан. Ты видел, чтоб другие позволяли такой отдых бойцам? - Рикичи не видел, потому согласно кивнул, прислушиваясь к тому, как завывают что-то внутри все менее вменяемые "бойцы". - Абараи как сюда пришел, сразу своим стал. Потому что тут только руконгайский сброд и живет. И живет, мне кажется, лучше, чем там у вас.

Рикичи снова кивнул, но офицера, видимо, такой ответ не удовлетворил.

- Вы правы, Юмичика-сан, но меня бы сюда не взяли даже.

- Тут ты прав, капитан слабых не любит. Хотя вот Абараи сразу принял.

Хотелось спросить, а как же приняли самого Юмичику, ведь тот был не так уж и выше и не намного сильнее его. Алкоголь развязал язык, и Рикичи уже открыл рот, чтобы задать вопрос, который обычно бы не осмелился, но следующие слова офицера отчего-то вмиг растерзали все посторонние мысли:

- Хочешь быть как Ренджи, Рикичи?

Рикичи затих, осторожно кивнув. И тут же отрицательно покачал головой.

Не так. Не совсем так. Мысль пьяная, но удивительно точная.

- Я просто хочу чего-нибудь... добиться.

- Признания? - подсказал Юмичика.

Рикичи кивнул.

- Может быть, и...

- Уважения.

- Нет... да. Нет, то есть... Я не знаю, может быть еще...

- Абараи?

Он излишне резко обернулся, непонимающе глядя на улыбающегося офицера.

- Что?..

- Абараи. Ты хочешь добиться его?

Тот глядел так уверенно, что... что снова Рикичи приходил к тому, с чего всегда начинал. С осознания, что он заведомо неправ, ошибается, а тот, кто говорит ему с высоты если даже не своей должности, то возраста и опыта - прав. Будто прав был сейчас и Айясегава, смотрящий на него как на ребенка, не понимающего какой-то элементарщины.

А, быть может, он просто ослышался. В это было легче поверить.

- Да, возможно, я хочу добиться признания Ренджи-сана, и...

- Нет, не признания, - оборвал его вмиг язык, ставший в одночасье таким острым. Говорили про то, что пятый офицер одиннадцатого отряда порой очень напоминает капитана третьего. Что он тоже может не лезть за словом в карман, что тоже подмечает больше, чем хотелось бы, просто не всегда говорит об этом, в отличие от Ичимару Гина. Похоже, Рикичи пора было привыкнуть к тому, что это тот редкий случай, когда большинство сплетен оказалось правдой.

- Ты хочешь от него не только признания, ведь так? - продолжил Юмичика, встречаясь с ним взглядом. Не будь выпито так много сакэ, Рикичи сбежал бы от этого странного разговора. Но сейчас ему было интересно дослушать до конца. - Все не так плохо, Рикичи. И отлично видно, как ты смотришь на него.

- Я вовсе не...

- Это легко понять, ты ведь до того никого близко не знал в отряде? Да и сомневаюсь, что даже знакомство дало бы тебе что-то. Сколько ты там был, Рикичи? Год, два?

- Пять лет.

- Пять лет, - повторил тот, кивая. - Пять лет, и тут появился Абараи. Как гром среди ясного неба, да? Тем более что вы так похожи...

- Похожи?

- Больше, чем ты думаешь, - рассмеялся Юмичика, пьяно облизывая губы. Что-то делало с Рикичи его присутствие, смешанное с нетрезвым маревом в голове. Его присутствие, его взгляд, его запах... тот неожиданно оказался сидящим слишком близко. Рикичи не отодвинулся.

- Хочешь его опеки, покровительства? Или чего-то еще? Ты же восхищаешься им, Рикичи. Неужели тебе никогда не хотелось...

- Айясегава! - послышался позади заплетающийся голос, от которого сердце в пятки ушло.

Грохотнули седзи, на мгновение усилился шум, доносившийся из казарм, и вновь стало почти тихо. На крыльцо, изрядно шатаясь и хмуря лоб, шагнул Ренджи.

- Какого черта ты тут делаешь?! - прорычал он, но Юмичика не торопился вставать.

- Вывел, между прочим, твоего офицера свежим воздухом подышать, пока он нам весь пол не облевал.

- Вывел, да? Уж выгулы в твоем сопровождении все зн...

- Ренджи-сан.., - подал голос Рикичи, встречаясь взглядом с Ренджи. На какой-то момент показалось, что тот все слышал, все знает, потому так злится. Едва не стало дурно от одной этой мысли, но Рикичи заставил себя успокоиться: в том грохоте Ренджи не смог бы ничего услышать через стену, а когда открылась дверь - они уже заметили. Значит, ничего не было. Так почему же смотреть на него сейчас было сложнее, чем когда-либо до этого? - Простите, Ренджи-сан, я, видимо, действительно слишком много выпил и...

- Да нормально, ладно, - вздохнул тот, как показалось - облегченно, и прислонился к перилам, глядя на них сверху вниз. - Башка трещит, а завтра утром гребаный Кучики... отчеты какие-то... хер я что вспомню завтра, - он потер висок и замолчал.

Вот теперь уже Рикичи было неловко. Не столько из-за Ренджи, сколько под взглядом Юмичики, направленным на него. Как будто он должен сделать что-то. Словно ему доверили что-то особенно важное, и он теперь был обязан офицеру по гроб жизни.

- Айясегава, тебя там Зараки-тайчо ищет, - раздалось, наконец, руша тяжелую тишину между ними. Хотя Ренджи, должно быть, ее и вовсе не замечал - смотрел пристально на Юмичику, будто пытаясь догадаться о чем-то.

- А Хисаги не ищет?

- А Хисаги смирился.

Айясегава неожиданно легко усмехнулся, поднимаясь на ноги.

- Заходи еще, как время будет, Рикичи, - бросил он последний взгляд на него, быстро исчезая в казармах.

Снова стало тихо. Рикичи поднялся, осторожно глядя на Ренджи.

- Заходи, как же, - усмехнулся тот, сходя с крыльца. - Айясегава спец по разводу новичков.

Рикичи шел рядом, глядя себе под ноги.

- Ну давай, рассказывай.

- Что?.. - не понял он.

- Что Айясегава тебе наговорил, что ж еще.

- Мы почти не разговаривали, Ренджи-сан, - соврал Рикичи. Соврал удивительно легко - даже голос не дрогнул. Сейчас все было легко: и идти, хоть весь Сейрейтей обойти - сил на все хватит, и разговаривать с ним - он не смущался каждого слова, как обычно, и... и, быть может, Юмичика был действительно прав. Рядом с Ренджи было хорошо - хорошо и уютно, как не бывало ни с кем другим.

- Правда что ли? - недоверчиво переспросил тот, и Рикичи кивнул. - Никогда бы не подумал.

Рикичи неловко пожал плечами - дальше говорить было нечего, повисло молчание. Рикичи был рад, что ему больше не нужно отвечать на вопросы, что грозили вогнать его в краску. От одиннадцатого отряда до шестого путь неблизкий. И невообразимо хорошо сейчас было идти вот так, вдвоем, через пустынные улицы Сейрейтей, залитые только ленивым светом выползавшей на небо луны да далеких фонарей за оградами территорий других отрядов.

.

@темы: Ренджи, Внимание: рейтинг!, Бьякуя

---

Бьякуя/Ренджи (:

[Нему-сама]

Что хотел сказать Ренджи

Автор: NoFace

Бета: IQ-sublimation

Фэндом: Bleach

Пейринг: Бьякуя/Ренджи

Рейтинг: NC-17

Жанр: ангст, pwp

Примечание: Написано в подарок Orocchan на день рождения.

Дисклеймер: персонажи принадлежат сами знаете кому, а история - мне.

Размещение: с разрешения автора

Дальше- больше (:

Проводив взглядом Куросаки с девчонкой, Ренджи захлопнул окно и покосился на капитана:

- Да, тайчо, - воодушевление от грызни с Ичиго испарилось, остались только апатия и усталость. ? Ему плевать на субординацию и титулы, ? лейтенант безнадежно махнул рукой. ? Он просто живет. Прет напролом и побеждает.

Сунул в карман деревяшку и нож, перевернул стул и уселся верхом, опершись подбородком на руки.

- Так что да, он нарочно назвал вас по имени, - казалось, Ренджи выдавливает из себя слова, каждое - все с большим усилием, и, наконец, они иссякли. Или силы кончились.

"Ему ведь тоже досталось, как еще умудряется сидеть тут, строгать", ? Бьякуя долго смотрел прямо перед собой, размышляя о самом первом вопросе, так и оставшемся без ответа, - зачем Ренджи торчит у него в палате? Потом скосил глаза на лейтенанта. Тот опять смотрел в пол.

- Так что ты хотел сказать?

- Что начал сомневаться в вашей силе, тайчо, - Ренджи вскинул глаза, будто только сейчас осознав, где находится; быстро отвел взгляд и сдвинул брови. - Простите, тайчо, виноват, спорол чушь. На самом деле хотел спросить, не пойти ли мне… обратно в карцер, меня ж никто не освобождал от ареста. - На мгновение в карих глазах мелькнула наглая улыбка, потом пропала, но сарказма в голосе не убавилось. - Или накинете пятнадцать суток на хлебе и воде? В колодках? За побег, нападение на капитана? А может, разжалуете в рядовые? Как не оправдавшего?

Кучики просто смотрел на него, и это воспринималось как вызов, будто отвечать было ниже его достоинства, и Ренджи постепенно повышал голос, чтобы, наконец, достучаться, или просто выговориться, выплеснуть все, что копилось мутной жижей, оскоминой в горле, ведром помоев на светлый образ безупречного капитана.

- Зачем в тюрьму? Почему не прикончить сразу? Не решились? Думали, осудят за превышение полномочий? А под замок - подыхать - пожалуйста, - глаза Бьякуи расширились и посветлели, он попытался вдохнуть и скривился от боли в груди. - Жалеете, что не сдох? Пришлось выпускать Сенбонзакуру против недостойного? - Ренджи вскочил и подошел к кровати, навис над капитаном, брызгая слюной, потом как-то жалко сморщился и продолжил совсем тихо, будто продолжая давний внутренний диалог:

- Тайчо, какого черта вы запихнули меня в клетку? Это мой занпакто - зверь, а я ? человек… да разве вам понять? Вот я сижу и думаю, куда подевалась ваша сила. Реяцу до небес, а что толку? Только и смогли, что телом ее прикрыть. От Ичимару. А ведь он меня спас. От вас, тайчо. Смешно, да?

Абарай сел на край постели, обхватил голову руками и замолчал, только подрагивали плечи. Бьякуя подался вперед, протянул руку, но отдернул, будто обжегшись.

- И что вас больше всего волнует. Рыжий Куросаки назвал по имени. Забейте, тайчо, есть дела поважнее. Квартальный отчет, мотивы Ичимару, любовь Ренджи, - лейтенант тихо засмеялся. - Смотрите, я это сказал. Забимару придется раскошелиться на шерсть для таби, проспорил.

Бьякуя прижал ладонь к губам.

- Фукутайчо…

- А знаете что, тайчо - я вас больше не боюсь. За пару недель вы макнули меня во все старые страхи, - Ренджи ухмыльнулся и исподлобья скосил глаза на капитана. - Как боялся. Что не любите, что подведу, разжалуете. Рукию потерять столько лет боялся. Спасибо, тайчо, - он повернулся к Бьякуе, уперев руки в подушку по бокам головы. - А теперь можете убивать. Впрочем, нет, погодите.

Глаза блеснули совсем уж весело, - знакомо, - подумал Бьякуя, - рот растянулся в улыбке, Ренджи медленно наклонился и коснулся мягкими губами сжатых губ капитана. Тот зажмурился и замер, боясь вздохнуть, а лейтенант быстро зашептал ему в губы:

- Мечтал это сделать. Когда ты нес чушь о казни Рукии. Когда командовал Сенбонзакуре убить меня. Почему сейчас не убьешь? А еще когда ты валялся там, на скале, - и, недосказанным, - "такой беспомощный".

Бьякуя попытался поймать его взгляд, вдохнул, вздрогнув от боли. Лейтенант мягко отстранился, отвесил формальный поклон и вышел, из-за порога громко и многословно желая капитану скорейшего выздоровления.

А Бьякуя бессильно откинулся на подушки и закусил губу. Поднял руку ко рту, не донеся, уронил на простыню, рассеянно провел ладонью, будто погладил, и полез под одеяло в бессознательном желании стиснуть пальцами продолговатую твердость. Его стальной стержень. Сила и наслаждение, острое, до боли в прокушенной губе. Когда на душе темно и мутно, и невозможно жить дальше, потому что забыл, зачем… другой сказал бы - безнадежно запутался, пытаясь примирить долг с другим долгом и выбраться из западни по скользкому мосту из страха и тайных желаний… так сладко чувствовать под рукой жесткую оплетенную рукоять Сенбонзакуры. А и правда - почему не убил?

- Унохана-тайчо, к завтрашнему дню мне надо быть на ногах, - вытирая кровь с подбородка, задумчиво глядя на расплывающееся пятно на груди. Хорошо, что коллеги-капитаны не задают лишних вопросов.

***

Ренджи бесцельно брел по Сейрейтею. Он уже не искал Рукию, зачем, пусть веселится. В голове было пусто и чисто, будто ветром выдуло весь тухлый осадок последних дней. Кажется, иногда полезно говорить то, что думаешь. Вот только что дальше? Ежедневные встречи в офисе, миссии, столы по соседству. Он сел на пыльной обочине, привалившись к стене, подтянул колени к подбородку и вжал голову в плечи. Потом и эти мысли пропали, потому что какая нафиг разница - хуже не будет. И так и заснул. Ветер ерошил волосы, Ренджи завалился на бок, сунул руку под щеку и поджал под себя ногу, как в детстве. Прошептал, - "Бьякуя" и безмятежно улыбнулся. Сны давно были единственной отдушиной в их странных отношениях с тайчо.

Обрыв с желтой выгоревшей травой, Ренджи валяется на спине, головой на жестких коленях, пальцы Бьякуи у него в волосах, а над головой - неправдоподобно синее небо с редкими облаками. Кто еще может так незаметно стянуть резинку? Пальцы скользят вдоль рыжих прядей, ласково трогают голову, мочки ушей, за ушами. Капитан смотрит прямо перед собой на далекий Сейрейтей, легкие пальцы касаются шеи, и Ренджи запрокидывает голову. Только во сне Бьякуя проявляет инициативу. И иногда улыбается. И все, что угодно, лишь бы это длилось.

Чуткие, как у слепого, пальцы прослеживают татуировки на лбу, а потом тайчо наклоняется, и вот уже теплые губы повторяют их путь - вдоль бровей, по скулам, в уголках глаз. Дорожка осторожных поцелуев вдоль подбородка, и Ренджи во сне поджимает пальцы ног. Попросить взглядом - и знать, что тебя поймут, почувствовать его вкус - почему-то имбирь и мята - и мягкость, и осторожные касания языка. Облака превращаются в комки белой сахарной ваты, серые глаза затуманиваются, и можно без опасений поднять руку и коснуться щеки, отвести челку, большим пальцем провести по скуле, забраться под волосы на затылке и грубо притянуть к себе, чтобы лязгнули зубы, прикусить губу и ощутить его резкий вдох холодком на губах.

Ладони на груди, на плечах уверенно сдвигают ткань косодэ, вытягивают из-под пояса, оголяют грудь. - "Почему у тебя теплые руки, если ты - такая льдышка"?

Провести по шее вниз, борясь с тяжелой тканью. Бьякуя улыбается в губы, - "наверное, это все-таки сон", - и поднимает руки, чтобы снять Гинпаку. Их исчезновение - как пригоршня мокрого снега, Ренджи вздрагивает и шире открывает глаза, и облака превращаются в цветы сакуры, когда ладони возвращаются, легко поглаживают грудь, задевая соски, и можно спихнуть капитанское хаори с худого плеча и просто почувствовать ладонью кожу. И вцепиться изо всех сил.

Кучики одним движением перенес его с колючей травы на Гинпаку и занялся узлом пояса, одновременно лаская дыханием напряженные соски. Выпутавшись из рукавов, Ренджи тоже ухватился за его пояс, как утопающий за веревку, дрожащие пальцы плохо слушались, но он дергал и дергал, пока Бьякуя не накрыл его руку своей, показав, направив. - "Это не Бьякуя. Тот будет спокойно смотреть, как ты потонешь. Или нет? Может, все-таки нет"?

Хаори летит в траву, и уже капитан лежит на спине, а дерзкие губы Ренджи скользят по телу, соски твердеют под настойчивым языком, влажная дорожка бежит к пупку, и Бьякуя начинает задыхаться. Мускусный запах промежности кружит голову, Ренджи проводит губами по внутренней стороне бедра, облизывает яички и выцеловывает узоры на члене, постепенно продвигаясь к головке. - "Какой шелковистый. Как давно я мечтал. Об этом". - Капитан тихо стонет, толкаясь навстречу, и резко вдыхает, когда горячий язык касается блестящей головки, дразня дырочку, слизывая капли, и рука ложится на затылок, сжимая рыжие пряди, подталкивая, но Ренджи медлит, скользит языком по уздечке, вокруг головки, и капитан выдыхает сквозь зубы:

- Ренджи.

"Значит, знаешь, как меня зовут. Значит, хоть что-то чувствуешь, ледышка. Такая любимая льдышка", - и губы смыкаются вокруг горячей головки, капитан смотрит в небо, и для него облака превращаются в дождь розовых лепестков, они падают, кружась, как хлопья снега - на грудь Бьякуе, на спину Ренджи, застревают в волосах, красят голубоватый шелк Гинпаку.

И опять Ренджи на спине, и капитан, закусив губу, гладит его раскинутые бедра, щекочет грудь щупальцами волос, и небо темнеет, тучи вспухают, наливаются дождем, огромные и величественные, как замки, и тонкие пальцы Бьякуи, - "почему его пальцы всегда притягивают взгляд"? - проникают как-то слишком далеко, надо его остановить, сейчас же, но останавливать не хочется, пусть неправильно, больно, пусть, и тучи прорываются крупными каплями, волосы липнут к щекам, поднимается ветер, и - "Бьякуя-а"!

- Ренджи… - полустон. Капитан слизывает капли у него с груди, с живота, белые и прозрачные, вперемежку.

И ничего не хочется, и дождь смывает остатки боли, и голова тайчо на груди, и…

Почему сухо, откуда на нем одежда, и где Бьякуя? Стоило изо всех сил цепляться за сон, чтобы проснуться, только когда солнце поднялось над стеной. Ксо, проспал утреннюю поверку, а капитан в больнице, и - ксо… Ренджи влетел в кабинет, подскочил к столу. Рикичи поднял голову и радостно улыбнулся:

- Фукутайчо, простите, капитан вас искал. Хотел поговорить, но не дождался - срочная миссия, прорыв холлоу в западном Руконгае. Пол-отряда там с ним. Сказал, придете - дождитесь его в кабинете.

- Спасибо, Рикичи. Сделай чаю и можешь быть свободен. - "Тайчо… как смотреть ему в глаза после таких снов"?

Часы текли, и он постепенно приходил в себя, потом тревожился о предстоящем разговоре, потом все вытеснил страх за капитана. Такие миссии не продолжались дольше пары часов, а уже заполночь. Забыл, что звал? Передумал и спит себе в усадьбе? Да нет, в любом случае зашел бы в офис отметиться. С кем он пошел? Рикичи давно спит, не спросить. Ренджи отрешенно пялился на лампу, наблюдая за яркой смертью безмозглых мух и ночных бабочек. - "Он же еще не оправился от раны, куда поперся? - Потом начал грызть пальцы. - Потому что один дурак проспал". - Потом задремал, вздрагивая от каждого шороха. И проснулся перед рассветом, почувствовав на себе пристальный взгляд.

- Ренджи. Зачем ты здесь? В такой час?

- Тайчо... я... - рука будто сама потянулась в карман за деревяшкой. - Потому что я - ваш лейтенант.

The End

@темы: Ренджи, Внимание: рейтинг!, Яой, Бьякуя, Фанфики